Дэвид Шоу - Черные крылья Ктулху [Истории из вселенной Лавкрафта]

Пред ним лежал старинный Провиденс его грез, болезненно прекрасный после выходных в «дивном новом Провиденсе». Лавкрафт на этот раз не явился, что и неудивительно. То был Провиденс школьных дней Лавкрафта, и поскольку Джастин не мог представить Лавкрафта ребенком, эта версия писателя не могла материализоваться. В любом случае это был невероятно прекрасный город, и Джастин мог провести в нем остаток своих дней, надо было только спуститься.

В то же время он сознавал, сколь коротким будет этот остаток и что незримый глаз космического удильщика, несомненно, устремлен на него. Он запоздало понял, сколь хитроумно удильщик отпустил леску на нужную длину, дав рыбе иллюзию свободы, позволив бесцельно тратить силы, в то время как крючок оставался в ничего не чувствующей губе.

И все же Джастин нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Его страстная тяга к городу была неотделима от голода существа, считавшего Джастина едой, и он не мог выдернуть нематериальный крючок — точно так же, как рыба не может отрастить руки и освободиться самостоятельно. Чем втайне занималась тварь, когда леска провисла? Какие механизмы привела в действие, чтобы Джастин вновь оказался в здании Листа в темноте?

Вопреки здравому смыслу, он уже оторвал от земли левую ногу, когда в голове эхом прозвучала фраза из рассказа Лавкрафта: «Я — это оно, и оно — это я». Чувствует ли, понимает ли это «оно» тягу Джастина к сотворенному им миражу, подобно тому как Джастин чувствует его голодные спазмы, его тревогу из-за того, что Джастин еще не угодил в сеть, а пообедать удается так редко? Хочет ли Джастин утолить этот нестерпимый голод? Ему достаточно всего лишь быть съеденным!

— Может, выйдете уже и начнете вести себя разумно?

Вспышка гнева Палаццо застала Джастина врасплох и привела в замешательство. Его голос звучал так четко и так близко, но разве это возможно, ведь Джастин фактически находится в другом мире.

— Что вы здесь делаете?

Палаццо так завелся, что не смотрел по сторонам, а может, снаружи казалось, что в галерее по-прежнему темно. Но Джастин скоро узнал, что другие могут видеть то же, что и он. Палаццо стоял рядом с ним и в ужасе таращился то на север, то на юг, то на запад, то на восток.

— Где мы? Что за чертовщина здесь творится?

Джастин, несмотря ни на что, криво улыбнулся:

— Это Провиденс.

Палаццо пришел в еще большее смятение:

— А где наше здание? Где все, что произошло за последние сто лет? Куда девался весь прогресс? Все, чего мы достигли! Это ужасно! Почему ты улыбаешься, сукин ты сын?

Джастин собирался сообщить Палаццо, что это всего лишь иллюзия, но передумал. Пусть сперва придержит язык!

Палаццо никак не мог взять себя в руки. Он начал бормотать о том, что же делать, как все исправить. Джастин мог бы предложить ему выйти из комнаты или сделать пару снимков со вспышкой, но к чему утруждаться? И разве станет Палаццо слушать такое ничтожество, как он? В любом случае любопытно, что Палаццо так легко поддался сверхъестественному влиянию и принял открывшуюся его взору картину за чистую монету. Возможно, у него было слишком много других забот, чтобы утруждать себя критическим мышлением. Там и сям начали разгораться пунктирные линии фонарей.

Джастин понял, что именно произошло дальше, только потому, что это как бы произошло и с ним тоже благодаря соприкосновению разумов где-то в горних высях. Когда ходишь по какой-то поверхности, всегда рискуешь поскользнуться, особенно если сильно переживаешь. Любителей подледной рыбалки отделяет от весьма неприветливой среды всего один неосторожный шаг. И вот мягкие сумерки идиллического Провиденса Джастина мгновенно сменились густым мраком. В сером северном небе повисло угольно-черное пятно, на первый взгляд похожее на Луну во время затмения, но усеянное не кратерами, а бледными звездами размером от острия булавки до картечи. То было небо родного мира удильщика, показавшееся в прорехе пространства, через которую тройной глаз взирал на наш мир и посылал свои видения, пока не случился какой-то сбой. Если бы Джастин в тот самый миг моргнул, то вообще ничего не успел бы заметить, потому что уже в следующее мгновение тяжелый удар потряс невидимый пол галереи, вызвав дребезжание невидимых фотокартин на стенах, и прореху в пространстве заполнила жуткая реснитчатая масса, которая начала пузырем вдавливаться внутрь комнаты. При контакте с атмосферой она сперва порозовела, затем раскалилась докрасна.