Стивен Кинг - Если она кровоточит

- Некоторые люди запускают фейерверки, чтобы отпраздновать рождение нового ребенка, - сказал Папа. Мне тогда было не больше четырех лет, но я это помню—наверное, потому, что фейерверк меня заинтересовал. “Мы с твоей мамой решили послать все к черту и сожгли церковь, чтобы поприветствовать тебя, Крейгстер, и какое чудесное пламя это вызвало.”

- Никогда так не говори” - сказала мама. “Он может поверить тебе и сжечь одну из них, когда у него будет собственный ребенок.”

Они много шутили вместе, и я смеялся, даже когда не понимал, что происходит.

Мы втроем ходили в церковь, зимой наши ботинки хрустели по утрамбованному снегу, летом наши хорошие ботинки поднимали пыль (которую мама вытирала салфеткой, прежде чем мы заходили внутрь), я всегда держал папину руку слева, а мамину-справа.

Она была хорошей мамой. Я все еще очень скучал по ней в 2004 году, когда начал работать на Мистера Харригана, хотя она уже три года как умерла. Теперь, шестнадцать лет спустя, я все еще скучаю по ней, хотя ее лицо исчезло из моей памяти и фотографии лишь немного освежают его. То, что в этой песне говорится о детях без матери, - правда: им приходится нелегко. Я любил своего отца, и мы всегда прекрасно ладили, но эта песня права и в другом отношении: есть так много вещей, которые твой папа не может понять. Например, сделать цепочку из ромашек, надеть ее на голову в большом поле за нашим домом и сказать сегодня, что ты не просто маленький мальчик, а король Крейг. Например, когда ты начинаешь читать комиксы о Супермене и Человеке—Пауке в возрасте трех лет, ты радуешься, но не делаешь из этого большого дела—хвастаться и все такое. Это все равно что лечь с тобой в постель, когда ты просыпаешься посреди ночи от дурного сна, в котором тебя преследует Доктор Осьминог. Например, обнимать тебя и говорить, что все в порядке, когда какой—нибудь большой мальчик—Кенни Янко, например, - избивает тебя до полусмерти.

Мне бы не помешало одно из этих объятий в тот день. Материнские объятия в тот день могли бы многое изменить.

Никогда не хвастаться тем, что я не по годам развит в чтении, - это был дар моих родителей, дар рано усвоить, что наличие некоторого таланта не делает тебя лучше других. Но слухи об этом распространились, как это всегда бывает в маленьких городках, и когда мне было восемь лет, преподобный Муни спросил меня, не хочу ли я прочесть урок Библии в семейное воскресенье. Возможно, его привлекла новизна этой штуки; обычно он приглашал к себе старшеклассника или девочку, чтобы те оказали ему честь. В то воскресенье читали книгу Марка, и после службы преподобный сказал, что я так хорошо поработал, что могу делать это каждую неделю, если захочу.

“Он говорит, что их поведет маленький ребенок, - сказала Я папе. “Это есть в Книге пророка Исайи.”

Мой отец хмыкнул, Как будто это его не очень тронуло. Затем он кивнул: - Хорошо, если ты помнишь, ты носитель, а не сообщение.”

- А?”

- Библия-это слово Божье, а не слово Крэга, так что не придавай этому большого значения.”

Я сказал, что не буду, и в течение следующих десяти лет—до тех пор, пока не поступил в колледж, где научился курить наркотики, пить пиво и бегать за девушками—я читал еженедельный урок. Даже когда дела шли совсем плохо, я делал это. Преподобный давал мне ссылку на Священное Писание за неделю вперед-главу и стих, как говорится. Потом, в четверг вечером, в Методистском молодежном братстве, я приносил ему список слов,которые не мог произнести. В результате я могу оказаться единственным человеком в штате Мэн, который может не только произнести имя Навуходоносора, но и произнести его по буквам.

Один из самых богатых людей Америки переехал в Харлоу примерно за три года до того, как я начал свою воскресную работу по доставке священных писаний своим старейшинам. Другими словами, на рубеже веков, сразу после того, как он продал свои компании и вышел на пенсию, и еще до того, как его большой дом был полностью закончен (бассейн, лифт и мощеная подъездная дорожка появились позже). Мистер Харриган посещал церковь каждую неделю, одетый в свой ржавый черный костюм с провисшим сиденьем, в одном из своих немодных узких черных галстуков и с аккуратно причесанными редеющими седыми волосами. Всю оставшуюся неделю эти волосы были во все стороны, как у Эйнштейна после напряженного дня расшифровки космоса.

Тогда у него была только одна трость, на которую он опирался, когда мы вставали, чтобы петь гимны, которые я, наверное, буду помнить до самой смерти . . . и этот стих из “старого сурового Креста “о воде и крови, текущей из раненого бока Иисуса, всегда будет вызывать у меня озноб, точно так же, как последний стих из” стой рядом со своим человеком", когда Тэмми Уайнетт выходит из себя. Как бы то ни было, Мистер Харриган на самом деле не пел, и это было хорошо, потому что у него был какой-то ржавый, визгливый голос, но он говорил одними губами. У него и моего отца было это общее.