Стивен Кинг - Кладбище домашних животных [litres]

Иди в задницу , мысленно выругался Луис. За последние десять месяцев со мной много странного приключилось, друг мой. Но поверить в то, что какой-то колдовской клочок земли может влиять на наличие авиабилетов?! Извини, не могу.

– Пойду собираться, – произнесла Рэйчел, изучая информацию от авиакомпании, которую Луис записал в блокноте, лежавшем у телефона.

– Возьми только один большой чемодан, – сказал Луис.

Она изумленно посмотрела на него:

– Для нас обеих?! Луис, ты шутишь!

– Ладно, возьми еще пару сумок. Только не надрывайся и не набирай вещей на три недели вперед, – сказал он и добавил про себя: Тем более что, возможно, уже очень скоро ты вернешься в Ладлоу. – Возьми столько, чтобы хватило на семь – десять дней. У тебя есть чековая книжка и кредитная карта. Если что-то понадобится, купишь там.

– Но мы не можем себе позволить… – начала она с сомнением. Похоже, теперь она сомневалась во всем и пребывала в полном замешательстве. Он вспомнил ее странное, повисшее в воздухе замечание о «виннебаго», который он собирался купить несколько лет назад.

– У нас есть деньги, – сказал он.

– Ну… наверное, если понадобится, можно будет воспользоваться счетом Гейджа, хотя на переоформление уйдет день-два и обналичить вексель получится только через неделю…

Ее лицо снова скривилось, глаза заблестели. Луис обнял жену. Она права. Боль никуда не уходит. Она повсюду, и она тебя не отпускает.

– Рэйчел, не надо. Не плачь.

Но она, конечно, расплакалась. А как иначе?

Рэйчел ушла наверх собираться, и тут зазвонил телефон. Луис схватил трубку, подумав, что это, наверное, кто-то из «Дельты». Звонят сообщить, что произошла досадная ошибка и билетов на ближайшие рейсы нет. Надо было догадаться, что все идет слишком гладко.

Но это был не оператор из «Дельты». Это был Ирвин Гольдман.

– Я позову Рэйчел, – сказал Луис.

– Нет. – И тишина. Наверное, сидит и решает, как тебя обозвать для начала.

Когда Гольдман все-таки заговорил, его голос был напряженным. Он как будто выталкивал из себя слова, преодолевая могучее внутреннее сопротивление.

– Я хочу поговорить с тобой. Дори хотела, чтобы я позвонил и извинился за мое… за мое поведение. Наверное… Луис, наверное, я и сам тоже хотел извиниться.

Господи, Ирвин! Как благородно! Уссаться можно!

– Вам не за что извиняться, – проговорил Луис сухим, механическим голосом.

– Я вел себя непростительно, – сказал Гольдман. Теперь он уже не выталкивал слова, а как будто отхаркивал их. – Твое предложение, чтобы Рэйчел и Эйлин поехали к нам, открыло мне глаза. Ты повел себя благородно, а я… недостойно.

В этих словах было что-то знакомое, что-то очень знакомое…

Потом Луис понял, что именно, и скривился, как будто съел лимон. Точно так же Рэйчел говорила: Прости, что я была такой стервой , – когда этой самой стервозностью добивалась, чего хотела. Сама она этого не замечала, но Луис замечал. И сейчас он слышал тот же голос – лишенный живости и мягкости Рэйчел, но все равно тот же голос. Прости, что я был такой сволочью, Луис.

Старик вернул себе дочь и внучку; они сбежали из дома в Мэне, сбежали к папочке. Благодаря «Дельте» и «Юнайтед эйрлайнз» они возвращаются туда, где, с точки зрения Ирвина Гольдмана, им и положено быть. Теперь можно позволить себе проявить великодушие. Как это виделось Ирвину Гольдману, он победил. Так что, Луис, забудем, как я избивал тебя у гроба твоего сына, как я пинал тебя ногами, когда ты лежал на полу, как я опрокинул гроб, и он приоткрылся, и ты в последний раз мельком увидел – или подумал, что видишь – руку своего ребенка. Давай все забудем. Кто старое помянет, тому глаз вон.

Вот старый козел. Как бы жутко это ни звучало, но я прямо сейчас пожелал бы тебе умереть на месте, если бы это не помешало моим планам.

– Все в порядке, мистер Гольдман, – сказал он ровным голосом. – Это был… очень тяжелый день для всех нас.

– Нет, все не в порядке , – возразил Гольдман с нажимом, и Луис понял (хотя ему очень этого не хотелось), что тесть не просто налаживает «дипломатические отношения», что он извиняется за свое отвратительное поведение вовсе не потому, что добился желаемого. Старик чуть не плакал, его голос дрожал по-настоящему. – Это был ужасный день для всех нас. Из-за меня. Из-за старого упрямого осла. Я сделал больно собственной дочери, когда она так нуждалась в моей помощи и поддержке… Я сделал больно тебе, Луис, хотя ты, может быть, тоже нуждался в моей помощи и поддержке. И то, что ты сделал потом… после всего, что сделал я … я себя чувствую просто ничтожеством. Наверное, именно так я и должен себя чувствовать.