Ширин Шафиева - Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу [litres]

– Я мягкий человек! Но если ещё раз я увижу у него ваш номер, я уже буду вас позорить!

И Чинара в ответ взревела:

– Для меня это будет не позор, а пиар! Ты, может, и мягкий человек, а я не мягкий человек, и я тебе покажу, как надо позорить!

И тут же перезвонила любовнику, который всё это время сидел в соседней комнате, подслушивал и трясся от страха, потому что знал взрывной характер Чинары, а ругаться с женой тоже было боязно, ведь это она кормила его обедом и стирала его грязное бельё. Поэтому он подпрыгнул на кровати, когда его телефон зазвонил.

– Слышишь, ты, если твоё старое говно ещё раз мне позвонит, я вам такую жизнь устрою! – закричала Чинара.

– Ну почему же «старое», – робко удивился любовник и муж. – Она же на семь лет младше тебя.

Это окончательно вывело Чинару из себя. Бормоча «я ей покажу, как надо позорить», она позвонила одному из своих многочисленных «полезных» знакомых. На следующий день по дороге на работу неосторожный возлюбленный Чинары с ужасом обнаружил огромный билборд, на котором вместо рекламы было написано: «Муж Севиндж Бабаевой изменяет ей со мной, Чинарой Будаговой!» – и огромная совместная фотография его самого и Чинары в обнимку, а в углу – фигурка жены, взятая из Facebook фотография, самая неудачная и жалкая из всех. Несчастный казанова потерял управление автомобилем, врезался в машину, ехавшую впереди, и сломал себе два ребра.

Воистину, Чинара была роковой женщиной. И сын её за это ненавидел.

Вернувшись в гостиную, Чинара застала Хафиза прикорнувшим на диване. Подумав немного, она укрыла его пледом, потушила свет и ушла к себе.

Ночью прилетела ворона, уселась на подоконнике и до самого рассвета рассматривала спящего Хафиза, а ему снился Учитель в образе танцовщицы стриптиза, крутившейся вокруг фонарного столба.

За день до чемпионата была назначена генеральная репетиция в театре. Веретено нервничало и периодически начинало кричать на опоздавших, на осветителей, на людей, отвечавших за музыку. Бану рыскала по потаённым внутренностям театра в танцевальном платье, которое ей уже стало слегка велико, потому что она всё продолжала терять вес. Когда она появилась на сцене в этом платье, Веретено оживилось и закричало: «О-о-о-о!» Потом оно потеряло к ней интерес и снова забегало по делам.

Танцоры торопливо испытывали незнакомый пол, оказавшийся слишком скользким. Кроме того, доски были сплошь утыканы гвоздями, и это вызывало некоторое замешательство у тех из партнёрш, которые во время танца должны были делать что-то на полу. Вагиф пытался укрепить на спине номерок, который постоянно норовил свалиться. Кто-то уже успел поругаться со своим партнёром, и из гримёрки доносились всхлипы.

– Просто дурдом, – заметила Бану, заняв место в зрительном зале и зябко кутаясь в полушубок. – Ненавижу конкурсы. Если я проигрываю, это ударяет по моей оценке окружающих людей.

Веретно сидело прямо перед ней, и она могла надышаться им вволю. Он раздавал указания и в какой-то момент схватился за голову, как будто испытывал усталость или боль. У Бану случился редкий приступ жалости; ей захотелось запустить руки в пушистые волосы Веретена и забрать всё его напряжение. Желание было таким сильным, что у неё даже закололо в кончиках пальцев.

– Так, просьба всем касается, не уходите, когда танцуете, далеко! – загудело Веретено. – Вас будет не видно, потому что сцена глубокая!

– Она похожа на пещеру, – подала сзади голос Бану.

– На пещеру? – задумчиво переспросило Веретено и словно бы погрузилось в размышления над смыслом незнакомого слова. Бану знала, что этот маленький театр ему очень нравится: здесь потолок украшала лепка, из розеток свисали хрустальные люстры, балкон подпирали колонны, а высокие окна прикрывали грязноватые французские шторы – сплошная роскошь для бедных, и на Веретено, весьма мало осведомленное о разнообразных культурных ценностях (попросту говоря, слаще морковки ничего не евшее), она, разумеется, произвела впечатление.

В итоге они отрепетировали всё, включая парад, за два часа и вернулись в школу. Там Веретено как будто слегка очухалось, наверное, потому, что оказалось на собственной территории. А вот Вану внезапно почувствовала себя выжатой, как губка. Она присела в самом далёком уголке коридора, пытаясь спрятаться, хотя её никто особо и не искал. Где-то в отдалении звучал, как удары колокола осаждённого города, голос Веретена, развлекающего публику или отчитывающего кого-то – Вану не могла разобрать слов.