Ширин Шафиева - Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу [litres]

Время растянулось, и танец никак не заканчивался, да они оба и не хотели, чтобы он прекратился.

Но тут повеяло холодом – кто-то открыл входную дверь и, стуча каблуками, спустился по ступеням. Кафар вздрогнул и отпрыгнул от Бану. Вошла одна из многочисленных обезличенных девушек непонятного возраста. Эту Бану всегда принимала за умудрённую бурной жизнью и ею же потрёпанную женщину лет тридцати пяти, но потом случайно узнала, что ей шестнадцать. От всех прочих эту отличало только одно: танцевала она хорошо.

– Бану! Ты что тут делаешь такое странное? Танцуешь бачату сама с собой?!

– Ха-ха, как смешно, – отозвалась Бану.

– Нет, правда. Что это было?

Бану с негодованием посмотрела на Кафара, который отошёл в заложенный дверной проём и стоял, почти растворившись в тени. Он, как и в прошлый раз, поднёс палец к губам.

– Да. Танцую сама с собой. Бачату, видишь ли, надо танцевать с тем, кого любишь. Поэтому я танцую её с собой.

Покосившись в сторону Кафара, Бану увидела, что он едва заметно улыбается.

– Здесь все какие-то пришибленные, причём каждый по-своему. – Бану рассказала Лейле о Кафаре, и не только о нём. – Веретено из всех сделало чудиков.

– А может, они уже такими были, когда встретили его.

– Ну да, одинокие сердца, пришедшие на танцы, чтобы найти кого-то. – Бану подумала о себе. – Только почему-то никто никого так и не нашёл.

– А как же легендарные тринадцать пар, про которые так любит говорить Клостридия?

– Кто? – насторожилась Бану.

– Клостридии – это такие бактерии. От греческого – веретено. Мы их как раз проходили недавно. Кажется, они вызывают ботулизм.

Бану так и зашлась от смеха.

– В этом что-то есть. Но с тобой страшно иметь дело!

– Я буду считать это комплиментом. Кстати, ты мне покажешь этого Кафара? Я его что-то не видела ни разу.

– Да ну? Он постоянно здесь ошивается, с печальным видом, как тень отца Гамлета.

– Тут многие так ошиваются. – Лейла понизила голос до шёпота. – Например, Мехти. Он женился на той неделе. Вместо того чтобы уехать в какое-нибудь свадебное путешествие, он приходит, садится в уголке и смотрит на тех, кто танцует. Причём с таким ещё страданием во взгляде, как будто я не знаю что! И без жены приходит.

– И ещё этот, Тимур безногий, – подхватила Бану. – Он-то чего приходит, хочет испить чашу страданий до дна? Вот я точно тебе говорю – это Веретено с ними что-то делает!

– Со мной ничего не сделало, – возразила Лейла.

– Потому что он знает, что ему не светит заставить тебя пахать на него, ты же в мединституте. И ещё не скоро откинешься, ха!

– Ну да, может быть. Так ты идёшь на урок сегодня?

– Нет, будем танец отрабатывать с Вагифом. Противно мне смотреть, как эта Клостридия обнимается со всеми.

– Ай да, опять она начала! – Лейла закатила глаза, покачала головой и пошла в зал. Пока Бану с завистью глядела ей вслед, из дальнего угла выполз безногий Тимур, и в коридоре заметно потемнело.

Подруга Фатьмы, жившая в Москве, исхитрилась позвонить ей и выудить признание в том, что Фатьма собралась посетить кладбище.

– Ага, на Волчьи Ворота едешь?

– Да, дело вышло.

– Отлично. Там ты мне и нужна. Фатя, гурбан олум [21] Буду твоей жертвой – используется при просьбе. , сделай для меня одну вещь!

– Выкладывай, что у тебя. – Фатьма вздохнула, поняв, что сейчас ей надают поручений. Перехватив плечом телефонную трубку поудобнее, она принялась резать лук. Она хоть и жила одна, любила готовить для самой себя: это вносило в полную опасных неожиданностей жизнь приятную размеренность и надёжность. Запах оладий, которые жарила по утрам Фатьма, разносился по всей улице, и некоторые прохожие даже останавливались посреди дороги, зачарованно принюхиваясь.

Радуясь, что в этот раз обошлось без дальних поездок в сомнительных компаниях, Фатьма попросила таксиста остановиться у одного из многочисленных цветочных киосков, расползшихся по длине всей дороги, ведущей к кладбищу. Она купила двенадцать красных гвоздик.

Фатьма давно не бывала здесь, и её удивляли произошедшие за два десятка лет перемены. Серпантинная дорога уже не казалась такой крутой и опасной, как в детстве, а мрачный холм, нависавший над шоссе, теперь был сплошь застроен новенькими коттеджами. «Весело, должно быть, жить в особнячке с видом на кладбище», – подумала Фатьма. Судя по унылому виду домов, они тоже так считали. Скорее всего, в них никто и не жил. Зато оживление царило в многочисленных ресторанах и «шадлыг эви», вертепах для свадебных торжеств, выглядевших очень уместно на фоне полузаброшенного кладбища, простиравшегося на много километров вширь. Здесь собирались любители потанцевать на костях. Когда окна дворцов счастья пламенели в ночи, подобно глазам адских гончих, и кошмарная музыка лилась из всех щелей, дикие собаки и души покойников опасливо подходили к парадным дверям, с тоской и надеждой заглядывая внутрь.