Ширин Шафиева - Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу [litres]

Разодранная котом рука болела всё сильнее, но Бану терпела, пока Веретено вдруг не отобрало её у партнёра, при этом в шутку пригрозив кулаком тому бедолаге, который собрался с ней танцевать.

Потом он посмотрел на Бану и хитро улыбнулся. Он явно был в хорошем настроении сегодня; во время танца он что-то напевал себе под нос и периодически поглядывал вниз, на Бану, которая становилась всё бледнее и бледнее.

– Глаза у тебя какие пустые , – заявил он после некоторого наблюдения. – Никаких эмоций.

– Вам лучше не видеть моих эмоций, – прошептала Бану, и тут с ужасом почувствовала, что кровь пропитывает ткань рукава и вот-вот проступит наружу. – Хм, можно мне выйти?

– Куда, в туалет? – с любопытством спросило Веретено.

– Нет, по делу…

– Тогда нельзя. Все дела потом сделаешь. Я тебя не отпускаю. – Выражение его лица стало как у вредного ребёнка, который на глазах у взрослых делает то, что запрещено, и с интересом наблюдает за их реакцией.

– Мне очень надо, – попыталась канючить Бану, но как-то неубедительно.

– Я один раз сказал , – злорадно отрезало Веретено и закрутило Бану, как волчок.

Музыка закончилась, и Веретено начало разбирать ошибки, которые умудрилось заметить у всех и каждого, несмотря на то что пристально смотрело на Бану во время танца. Она даже подумала, что у него, наверное, замечания готовы заранее, потому что он успел изучить всех учеников, которые повторяли одни и те же ошибки из года в год, подобно тому, как он из года в год повторял в одних и тех же выражениях свои наставления.

Пока он стоял, сложив руки на груди, и говорил о том, как важно не смотреть в пол во время танца, Бану на цыпочках выбежала из зала и помчалась в раздевалку мимо удивлённых новичков, пытавшихся танцевать в коридоре. Рука кровоточила, и кровь никак не хотела сворачиваться, словно вопреки всем законам природы у Бану вдруг началась гемофилия.

– Плохо, да? – вопросил тихий голос за её спиной. Бану резко обернулась и увидела юношу с белой, как гипс, кожей, на щеках окрашенной нежным туберкулёзным румянцем, и ясными глазами под высокими бровями, придающими ему возвышенный вид лика с иконы.

– Это женская раздевалка.

– Но ты же не раздеваешься.

– Я могла бы и раздеваться.

– В середине урока? Тогда мне бы повезло, а тебе – нет. – Юноша криво улыбнулся, правда, его эта кривая ухмылка ничуть не испортила. Он порылся в кармане брюк и вытащил большой носовой платок.

– Вот, возьми.

Поколебавшись, Бану взяла платок и приложила к царапинам. Платок побагровел и потяжелел.

– Интересно, почему так… – растерянно спросила она скорее себя, чем неожиданного свидетеля.

– Тут может быть всё что угодно, – загадочно ответил юноша. – Меня зовут Кафар, если тебе интересно.

– Мне не интересно. – От огорчения Бану стала совсем неучтивой. Кафар тяжело вздохнул.

– Советую вернуться на урок, а то Он разозлится.

Тут, как по заказу, в коридоре зазвенел, отскакивая от стен, зеркал и голов, голос Веретена. Увидев Бану, выскакивающую из раздевалки, Веретено драматически, чтобы слышали все, закричало:

– Так, я не понял, ты куда ушла?!

– Ну я же сказала, что мне очень надо. – И, нагло посмотрев ему прямо в глаза, Бану прибавила вполголоса: – Вы такой хорошенький, когда злитесь.

Он моментально смягчился, и на лице его отразилось довольство.

– Разве я злюсь? Я же не злюсь. – Он взял Бану под ручку, и вместе они вернулись в зал. Кафар, оставшийся в раздевалке, вытянул из того же кармана платок, точь-в-точь такой же, как первый, и приложил его к сочащейся сукровицей открытой ране на своей ладони, которую Бану почему-то не заметила.

Сабина нашла себя. «Из тебя выйдет отличная тангера», – сказала ей как-то раз отставная балерина и не покривила душой. Для того чтобы танцевать хорошее танго, нужно быть обуреваемым дикими страстями, а уж этого-то у Сабины хватало в избытке. Каждый раз, танцуя с новым партнёром, она представляла себе шефа, этого бесчувственного потаскуна, который в этот самый момент наверняка развлекался со своей «невестой», как её издевательски называла про себя Сабина. Её танго было отчаянным воплем отвергнутой любви, криком неутолённого желания, шипением безумной ревности. Учитель внимательно наблюдал за ней, прикидывая, какую выгоду можно извлечь из её таланта. Сначала он смотрел издалека, потом, когда сложные движения уже не смущали Сабину, он снизошёл до постоянных танцев с нею, стремясь развить её способности как можно скорее. Она уважала его. Он казался приветливым и порядочным (не то что предмет Сабининой любви!). Он проявлял заботу и внимание, делал ей комплименты, в которые Сабине так хотелось верить, хотя любому другому была очевидна их преувеличенность. Иногда Сабине хотелось прийти к нему в кабинет, как многие, и поделиться своими горестями. Ей казалось, что он обязательно найдёт время, чтобы выслушать её, утешить, дать добрый совет. Обычная подозрительность изменяла ей, когда она смотрела на Учителя, тёплого и мягкого, как свежий хлеб.