Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

Сосуществовать с ними легко. И затрат мало, и по хозяйству помогут, где работа не хитрая. Огород вскопать, воды принести — это запросто. Семье, потерявшей близкого человека, любая помощь пригодится. А бывший поручик Брусенцов одно время оленьи туши на складе грузил, но вынуждены были уволить. Гражданину с лицом Владимира Высоцкого лучше по Ягодному не расхаживать.

И матрос Коляда со своими мучительными вопросами сгинет в эмульсии забвения. Останется оболочка. Попросят — поработает. Не попросят — будет сидеть, как другие, уставившись в стенку, созерцая что-то ему лишь ведомое.

Но отец не молчал, как бы тяжко не было. И Колька бы не молчал. Ведь как это — человеку сказать, что война кончилась? Совсем-совсем.

— Наши победили, — улыбнулся печально киномеханик.

Крупные слёзы потекли по щекам «отыгравшего».

— И Костя выжил! — добавил Колька из-за отцовской спины.

— Да, — всхлипнул красноармеец, — выжил…. Все выжили…

Мальчику хотелось, чтоб в этот раз было иначе. Чтоб остался Коляда с его одесским говорком, с удалой отвагой, с песнями для штыковых и рукопашных. Не сомнамбула, а личность.

Но на выходе из кинотеатра «отыгравший» споткнулся, затравленно съёжился, спросил, где Костя.

— Какой ещё Костя? — уточнил подбежавший Юрок, второй киномеханик.

Мертвец пожевал губу, прищурил помутневшие глаза.

— Тот… — с детской обидой сказал он.

— Компот, — передразнил матроса Юрок и хлопнул напарника по плечу: — Крепись, дружище. Сам понимаешь, без вариантов.

— Понимаю, — сказал отец.

И Юрок, у которого «Факел» забрал даже не кошку, а выводок новорождённых котят, засвистел джазовую мелодию. Ему предстояло навестить пустоты под кинотеатром, схоронить плёнку с порченым «Подвигом Одессы» и технический паспорт на фильмокопию. В темноте, где Колька бывал лишь однажды, где мерклый свет лампочек отбрасывает на слизкие стены тревожные тени коробов и яуфов. Где в дальней части пещеры он слышал голос, позвавший его по имени шёпотом.

— Ты вот что помни, Колька, — отец стирал с ресниц влагу — только что закончился Кулиджановский «Дом, в котором я живу», и отец, как обычно, не сдержал эмоций. — Кино не бывает злым. Не кино людей убивает. Оно, наоборот, надежду дарит. Представь, если бы дело в нашей работе было, ходили бы ягоднинцы к нам? Платили бы десять копеек, чтобы смотреть, как на экране люди гибнут, и любой из погибших может к ним прийти? Потому что знают, подсознательно знают, смерть не главное, и её в кино нет. И я знал, когда меньше тебя был, вот такого роста — до верхней бобины не дотягивался. Вставал на табуретку, чтобы катушку заменить, а уже знал, что не «Факелу» служу, а правилам, которые беду отводят.

Колька кивал: он чётко усвоил, что есть нечто большее в их труде, чем развлечение зрителя. И от того, как он предотвратит разрыв плёнки, перезарядит, склеит, зависят жизни.

— А откуда же беда взялась? — спрашивал мальчик.

Отец вздыхал:

— Она всегда здесь была. До кинотеатра, до железной дороги и приисков. В вечной мерзлоте.

При виде гостя мать, развешивавшая во дворе бельё, пошатнулась и утопила в ладонях лицо.

— Господи… так скоро?

Пока они шли от «Факела» к дому на Первомайской, «отыгравший» забыл своё имя, и Колька представил его сам:

— Коляда… Георгий, кажется…. В фильме его Жорой называли. Матрос. Герой.

— Очень приятно, — прохрипела мать и попятилась к собачьей будке, издавая причмокивающие звуки.

Краснофлотец поднял голову к таёжным небесам. Самолёт, снизу похожий на нательный крестик, скользил по синему полотну. Мертвец проводил его пустым взглядом.

Из будки, виляя хвостом, выбралась собака, наполовину немецкая овчарка, наполовину советский беспородный. Она засеменила к гостю и обнюхала его «прогары» в одесском песке.

— Это Линда, — сказала мама с жаром, — наша красавица, любимица, Линдочка.

Коляда рассеянно посмотрел на собаку.

— Лин-да, — пробормотал он, разбивая слово на слоги, как делал Федя Кваша, поселковый дурачок.

— Она и команды выполняет, — затараторила мама. — Линда, сидеть! Сиди, Линда, пожалуйста!

Собака лишь радостно колотила хвостом по земле, и в голосе мамы заклокотали слёзы:

— Сиди! Сиди, Линда, сиди!

— Наташа, — отец мягко отстранил маму, — товарищ устал с дороги и, наверное, проголодался…

Наверное…

Никто точно не знал, чувствуют ли «отыгравшие» голод, но никто и не осмелился проверить: оставить «гостя» без еды. Во избежание казусов, ягоднинцы исправно кормили квартирантов, а те послушно кушали.