Владимир Алеников - Спальный район

На самом деле деньги у него были, торговался просто по привычке.

– Нет, двести мало, не могу! – покачала она головой.

– Ладно, давай двести пятьдесят! Цыганка задумалась.

– Так и быть, – решилась она. – Помочь тебе хочу! Вижу, человек хороший! Давай деньги!

– А зелье-то где?

– Не бойся, не обману. Вот твое зелье!

И цыганка, порывшись в складках одежды, извлекла небольшой пузырек с какой-то зеленоватой мутной жидкостью.

– Как его пить-то? – спросил Леха, отдав деньги и получив пузырек.

– Да очень просто. Посмотри, чтобы вокруг никого не было. Скажешь три раза: «Пусть все помнится, все исполнится!» и залпом выпьешь.

– «Пусть все помнится. Все исполнится!» – повторил Леха. – Как бы не забыть! А когда сработает?

– Да почти сразу, минут через десять-пятнадцать. Сам увидишь, средство верное. Деньги еще никто назад не просил.

– А ты где будешь? – все еще сомневался Лёха. – Я вон сейчас на пустырь зайду и выпью.

– Боишься, что ли, что я сбегу? – усмехнулась цыганка. – Да не те это деньги, чтоб с ними бегать. Тут я буду, куда денусь. Ну, хочешь, я за тобой пойду, чтобы ты ничего такого не думал?

– Хочу! – обрадовался Лёха. – А то еще слова забуду. Или еще чего… Пошли!

– Ладно, ты иди вперед, а я следом. Надо, чтобы в ста метрах никого не было, когда ты зелье будешь пить, понял?

– Да все я понял! Смотри, сбежишь, я тебя найду!

– Сказала, рядом буду. Можешь не волноваться! Сам же потом спасибо скажешь! Иди!

Лёха неуверенно сунул пузырек в карман и пошел вперед.

Завернул за угол. Пару раз на ходу оглянулся.

Цыганка не обманула – и вправду тащилась следом. Может, и на самом деле зелье сработает. Вот это будет классно!

И Лёха, окончательно успокоившись, опять пришел в превосходное настроение и бодро зашагал к пустырю.

Семён Игоревич Воробчук, он же Сенечка, собственную входную дверь открыл далеко не сразу. Руки у него дрожали, и никак не получалось попасть ключом в замок.

В конце концов все же дверь открылась, и он вошел. Как был, в пальто, уселся на стул в прихожей и долго сидел так, глядя в одну точку.

Семён Игоревич был совершенно убит. Роль, вожделенная роль Пьера Безухова, ему не досталась. Ее будет играть совершенно бездарный артист Максим Фадеев.

Мало того, он вообще не обнаружил своей фамилии в распределении ролей.

А когда попытался заикнуться об этом Эльвире Константиновне, та, резко оборвав его, заявила, что разговаривать тут не о чем, это решение худсовета. Как будто он не знал, кто входит в этот пресловутый худсовет и кто там все решает. Как она скажет, так и будет, никто никогда в жизни не решится противоречить.

Спрашивается, зачем тогда было обнадеживать его, предлагать артистам подавать творческие заявки?!.

И вообще, этические нормы в театре оставляют желать лучшего, он лично не может с ними согласиться!

Все это Семён Игоревич во внезапном эмоциональном порыве высказал худруку. На что ему холодно было предложено вернуться к своим обязанностям. Тогда-то и произошло непоправимое.

Он отправился к себе в кабинет и написал заявление об уходе. Затем вернулся и передал это заявление Василисе. Был уверен, что Рогова немедленно разорвет бумагу, вскоре вызовет его и предложит какой-то вариант. Он бы согласился на все, даже на второй состав. Черт с ним, с бездарным Фадеевым, пусть играет премьеру, зато потом он свое возьмет!

Но время шло, а она все его не вызывала.

А потом выяснилось, что Эльвира Константиновна уже давно уехала из театра. У него сразу возникло дурное предчувствие.

А еще через пять минут оказалось, что так и есть, произошла катастрофа, она поступила совершенно ужасно.

Поверх его заявления Рогова написала: «Согласна. Уволить с сегодняшнего числа».

Все это не без ехидства ему сообщила румяная идиотка Алла, начальница отдела кадров. Вот, мол, Сенечка, какое дело. Еще бы ей не ехидничать, она всегда завидовала его особым отношениям с худруком.

Но для худрука, видимо, ничего особого в них не было, если его заявление так легко принято.

Можно, конечно, утешать себя тем, что просто попал под горячую руку, что надо прийти, повиниться, и, может быть, тогда его простят. Но сил не было.

После стольких лет верной службы вот так, одним росчерком пера выкинуть его за дверь! Нет, это совершенно непостижимо!

Семён Игоревич достал платок, вытер катившиеся по щекам слезы. Он не винил Элечку, он сам во всем виноват. Не надо было когда-то соглашаться на эту проклятую должность, ведь он артист, зачем ему какие-то дополнительные блага! Но вот погнался за добавкой к зарплате, за мифическое участие в руководстве театром, и на тебе, доигрался.