Василий Гейман - На вершинах знания [Русский оккультный роман, т. X]

— Какой он смешной! Вы меня боитесь? Я не кусаюсь, — усмехнулась Тата. — Садитесь же. Вот так…

Они сели бок о бок, совсем близко друг к другу. Близость молодого благоухающего тела опьяняла Щигловского, он чувствовал, что вся его благовоспитанность готова улетучиться с минуты на минуту.

Он стал смелее.

— Татьяна Петровна, я не ожидал такого счастья. Вы, блестящая и гордая Тата… И вы здесь, со мной, в этом обворожительном tête-à-tête!

— Это все, что вы хотели мне сказать? Или будет еще что-нибудь?

Щигловский рассердился.

— Вы невозможны, Тата! Если вы зажимаете мне рот и не даете сказать ни слова…

Тата ударила его по руке своей длинной перчаткой.

— Во-первых, не злитесь! А во-вторых, кто дал вам право называть меня Татой! Разве мы так близки?

Щигловский поймал ударившую его перчатку и сказал почти грубо:

— Право?.. Захватное право. Это модно.

Тата взглянула на Щигловского и испугалась.

Глаза его блестели, весь вид его был слишком красноречив. Она сделала движение, чтобы встать, но было уже поздно. Щигловский обнял ее и его дыхание обожгло ее обнаженные плечи.

— Оставьте… Как вы смеете!

— Противная Тата!

И Тата ответила долгим поцелуем на жгучий поцелуй Щигловского, которому не помешала его известная всему Петербургу благовоспитанность.

— Но… Довольно… Будем благоразумны, — опомнилась Тата. — Отойдите от меня… Дальше. Вот так. А теперь будем говорить.

Щигловский, смущенный и сконфуженный, стоял у дверей, а Тата села опять на козетку.

Ей показалось, будто за трельяжем что-то хрустнуло. Она невольно обернулась.

— Что такое? Что с вами, Тата? — заметил Щигловский ее движение.

— Il у a quelqn’un ici… Econtez!

Щигловский насторожился.

— Vraiment?.. Mais qui done? [7] Там кто-то есть. Прислушайтесь! — В самом деле?.. Но кто же? ( фр .).

И вдруг из-за трельяжа раздался легкий смешок и низкий контральтовый голос проговорил с оттенком иронии и сарказма:

— Будем благоразумны, n’est pas? C’est prudant. Однако, мы не совсем благоразумны. Voyons, ma petite: если мы пойдем так дальше, то, пожалуй, перестанем быть детьми [8] …не так ли? Это осмотрительно. …Полноте, моя милочка ( фр. ). .

Из-за трельяжа медленно выступила обворожительная княгиня Джординеско. Ее голубые глаза с холодным вниманием были устремлены на остолбеневшую Тату. А Шигловский рад был провалиться сквозь землю и положительно не знал, что делать.

Джординеско посмотрела на него с легким презрением.

— Подите вон!

Щигловский, совершенно уничтоженный, повернулся и вышел из салона.

Тогда княгиня перевела снова глаза на Тату и вперила в нее свой почти мертвенный взор. Девушка, словно завороженная, глядела на Джординеско. Сознание мало-помалу оставляло ее, ей казалось, что эти голубые глаза делаются все больше и больше, заслоняя собой все окружающее. Она чувствовала, что последние силы оставляют ее. Какая-то слабость внезапно овладела всеми ее членами и она растворилась вся, почти растаяла, в этих страшных голубых глазах: веки Таты сомкнулись и она, как сноп, упала к ногам страшной красавицы-княгини.

А Джординеско стояла неподвижно у трельяжа. По мере того, как бледнела бедная Тата, щеки княгини розовели, губы алели и лицо оживлялось все больше и больше; казалось, все жизненные соки, вся кровь Таты невидимо переходили к Джординеско. Через несколько минут она вышла из салона и, незаметно войдя в столовую, заняла свое место за одним из столиков, объяснив свое отсутствие каким-то ничтожным предлогом.

А бледная Тата лежала на полу в салоне в глубоком обмороке. Никто в столовой еще не заметил ее отсутствия. Щигловский старался потопить свое смущение в шампанском, а единственная посвященная в секрет подруга Таты, черноволосая Лика Железнова, напропалую кокетничала с остроумным соседом-правоведом.

Через несколько минут после того, как княгиня Джординеско заняла свое место за столом рядом с Моравским, к ней подошла старая Репина в сопровождении Фадлана.

— Я боюсь, дорогая княгиня, — сказала она, — что вы чувствуете себя здесь одинокой и скучаете. Позвольте вам представить доктора Ибн Фадлана, одного из моих друзей, тоже иностранца и потому тоже одинокого. Он развлечет вас и будет чувствовать себя в вашем милом обществе не столь отчужденным…

— Блондинка и брюнет, снег и солнце, — проговорил вполголоса Моравский.