Татьяна Филатова - Всего лишь сон

– Что? – переспросил он, еще не до конца придя в себя.

– Имя? – повторила доктор. – Как зовут девочку?

– Имя? – Николас посмотрел сквозь стекло на ребенка. – Меган. Ее зовут Меган.

В тот вечер, придя в пустую квартиру и закрыв входную дверь на маленькую защелку, ему хотелось выпустить все свои эмоции: боль, злость, страх, отчаяние, безысходность. Выпустить в любом возможном проявлении, да только Николас знал, что они все равно никуда не денутся: эмоции, отпущенные «на коротком поводке» могут наделать еще больше беды вокруг человека, а потом снова вернуться к нему. Он понимал, что нет смысла заглушать эту боль, ведь она все равно останется, потому что причина… Причина боли непоправима.

Еще будучи в больнице, он позвонил родителям Меган. Он не хотел этого делать, он даже хотел сперва оповестить Эрика, ее брата, но решил, что трусость ему не поможет. Он догадывался, что ее мать будет во всем обвинять его, даже не зная, что произошло с ее дочерью.

А он знает?! Нет. Он не знает. Ему сказали, что она упала с лестницы, но так ли это?

Она звонила ему. Он так хотел услышать ее голос, что слишком громко и часто звал ее по имени. А ведь она что-то пыталась ему сказать. Вот только что?

Николас сидел в гостиной на диване, том самом, где не так давно они заснули после съеденных двух ведерок мороженого и несколько пакетов с печеньем. Собравшись с силами, он сбросил с себя верхнюю одежду, отнес ее в стирку, взял тряпку и ведро, чтобы отмыть уже засохшую лужу крови в коридоре. Ее крови.

Отмыв пол и уже возвращаясь с полным красной, пенной воды ведром в туалет, Николас заметил на полу какую-то книжку. Рядом сидел Джеймс Блонд, глядя на Николаса огромными, голубыми глазами, полными боли и отчаяния – еще один сирота, лишившийся любимой хозяйки. Николас решил, что уберет книжку, когда вымоет ведро и примет душ, вот только с душем не задалось: включив воду, к горлу подступил огромный ком, готовый вот-вот вырваться наружу в виде потоков слез из глаз. Но Николас, который только-только пришел в себя (насколько это вообще было возможно в его страшной ситуации), хотел во что бы то ни стало удержать себя в руках. Ему требовался ясный ум, потому что впереди предстояло решить много разных вопросов, требующих всего его внимания: от организации похорон до выписки маленькой Меган из детского отделения для новорожденных.

Из душа Николас вышел уже через две минуты после того, как зашел туда. Он надел чистые трусы и футболку и пошел в спальную. В ее спальную. По дороге он поднял ту самую красную книжку.

– Блокнот, – произнес он, – ты сказала мне: блокнот.

Он хотел сесть в кресло, в котором Меган и заснула тем днем, в котором ее сонное тело ломалось, получая травмы от падения с высокой лестницы старого, готического особняка, но на кресле было высохшее пятно. Оно было меньше того, что осталось в коридоре, но все же сиденье было испорчено. Николас сел на пол, облокотившись спиной на кресло. Рядом с ним лежало две книжки: одна книга была написана о детях возрастом от нуля до двенадцати месяцев, вторая называлась «Не один дома» и, судя по обложке, предназначалась ему. Теперь ему предстояло прочитать обе эти книги…

Джеймс Блонд неожиданно для Николаса запрыгнул к нему на колени, скрутился в клубок и замурчал.

– Ты скучаешь, правда? – спросил у кота Николас. – Ты все понимаешь…

Он открыл блокнот с первой страницы. Его внимание сразу привлек ключ, который лежал в отделе для карандаша. Ключ выглядел необычно и очень старо.

Это был ее почерк. Он знал его. Она писала небрежно, часто меняла направление букв, красивым ее письмо назвать было сложно. Николас улыбнулся. Меган говорила как-то, что психологами доказано, что неаккуратный почерк принадлежит тем людям, кто мыслит слишком много и быстро: их рука не поспевает записывать рождающиеся идеи. Тело слабее разума, слабее духа.

Николас читал и то тревожился, понимая, что ей приходилось пережить, то смеялся, узнавая в написанных словах ее чувство юмора и особо развитый, так полюбившийся ему сарказм, то улыбался, когда видел, как она описывала их первые встречи. Но все это время из его глаз все-таки текли слезы. Он больше не мог их сдерживать.

На отдельной странице было написано:

«Пускай это будет последняя запись в этом дневнике. Я не знаю, в чем причина, но я больше не буду ничего здесь записывать. Возможно, когда я описываю свой сон на бумаге, то погружаюсь в него повторно, даже глубже, потому сознание и отбрасывает меня на нижний уровень.