Татьяна Филатова - Всего лишь сон

Она села в кресло, в котором еще недавно охранял ее сон (или от сна?) Николас, который сейчас был на работе. Садиться и вставать ей давалось уже очень нелегко. Она взяла купленную сегодня книгу о новорожденных детях и стала читать о том, что уже, наверное, и так знала благодаря растущему с каждым днем материнскому инстинкту. Кормление, обработка пупочной ранки, смена подгузника, чистка носика и ушек, купание…

Меган не заметила, как заснула.

На ней были надеты черные брюки для беременных, белая майка и клетчатая красная рубашка, на ногах были черные балетки: Меган их терпеть не могла, но, когда огромный живот не дает тебе возможности наклониться, чтобы завязать шнурки, выбирать не приходится. Она смотрела, как под балетками ломаются пересушенные желтые листья, издавая характерный хруст. Под листьями открывалась тропа из давно потрескавшихся каменных плит. Меган прошагала несколько метров, прежде чем задалась вопросом: что, твою мать, здесь происходит?! И здесь – это где?!!

Она с ужасом осознала, что заснула. И заснула днем, когда до ближайшего сигнала будильника несколько часов. Нет никаких гарантий, что ей может позвонить, разбудив ее, Николас, а родители или Люси и раньше звонили крайне редко, а теперь, когда она жила с Ником – еще реже. Надежда была лишь на то, что дневной сон обычно не бывает крепким и не долгим, но Меган знала, что организм устал от постоянных недосыпов, к тому же она находилась на девятом месяце беременности, и ее тело просто молило об отдыхе.

Меган подняла голову: перед ней были ворота, ведущие во двор старинного дома. Кованные, местами погнутые, они крепились к двум кирпичным колоннам, от которых далее шел каменный забор, ограждающий территорию. На воротах поросли и засохли ветки, напоминающие лозу винограда. Мрачности добавляло серое небо, чьи тучи низко нависли над особняком.

– Вот тебе и «Не один дома», – сказала Меган, – хватило названия….

Приоткрытые ворота словно приглашали Меган войти, и она не собиралась отказываться от приглашения. За ее спиной был холодный, осенний лес в котором мог обитать кто угодно. Дом, безусловно, наводил ужас куда больше, чем лес, но Меган хотела войти в него. Она была полна уверенности, что так нужно, что ей суждено там встретится с ним. Необъяснимо даже для самой себя, она желала этой встречи. Возможно, нарастающее присутствие сознания ее дочери влияло так на нее, но Меган уверенно вошла во двор.

Если бы ей были позволены такие роскоши, как чтение готических книг или просмотр фильмов похожей стилистики, она бы поняла, откуда к ней пришли эти образы, но образ этого дома был навеян ей тем, кто на нее охотился. Двор порос травой, скрыв давно утраченные тропинки и дорожки, сухие ветки, которые занесло сюда ветром, спутались с разросшимися кустарниками, выполнявшими когда-то декоративную функцию, а ныне были окутаны вездесущей лозой, которая, как удав, обвивала свои жертвы и сдавливала их. Пробираясь через всю эту растительность, Меган пару раз оцарапала кожу рук и ног и даже порвала край длинной рубашки, которая зацепилась за сухую ветку.

Меган подняла взгляд на дом, и управление тут же переняла та ее часть, которая так долго молчала:

– Теряешь сноровку, дорогуша, – сказала она, рассматривая особняк, – декорации, надо заметить, так себе… И на какой свалке истории ты отыскал это старье? Ты бы еще передо мной представил египетские пирамиды в период расцвета тех, для кого они строились.

Зашумел ветер, зашелестела пожелтевшая трава, где-то об стену дома застучала ставня, что держалась всего на одной петле, привлекши внимание Меган. У дома было два или три этажа – с улицы было не разобрать, так как под очень высокой крышей мог располагаться как массивный чердак (дай Бог без чернокожих изувеченных рабов), чьи маленькие окна выглядывали над высокими рамами окон второго этажа, так и третий этаж с невысокими потолками и небольшими комнатами, построенными, скорее всего, для прислуги. Окна первого и второго этажей местами были разбиты, но увидеть, что в них не представлялось возможным: внутри было темно, а подойти ближе не позволяли густые заросли кустарников. Над широкими двойными дверями, выполненными в виде арки, располагалось два небольших окна с ромбовидными решетками на них. Некогда светлая краска на облицовке дома осыпалась, оголяя каменный скелет старого особняка, черепица на крыше потрескалась и кое-где уже отпала.

Дом умирал. В нем давно уже не теплилась жизнь. И тем не менее, он не хотел умирать в одиночестве.