Джон Лэнган - Дом окон [litres]

Данный вопрос нельзя закончить и на этом, поскольку на жизнь таких персонажей, как Дэвид Копперфильд и Пип, покойные отцы оказывали глубокое влияние. Они предстают перед нами деятельной нехваткой. Воистину, не будет преувеличением сказать, что после смерти отцы Диккенса оказывали на жизнь своих детей больше влияния, чем то, на которое могли надеяться при жизни, каким бы оно ни было. В своих великих романах, ничуть не уступающих „Рождественской песне в прозе“, Диккенс рисует мир, в который могут проникнуть усопшие; мир, в котором смерть отцов становится завещанием их детям».

– Понимай, как хочешь, – сказала Вероника.

Со второго этажа донеслось сонное фырканье, а затем раздалось хныканье Робби.

– Извини, я должен взять его, – бросил я, направляясь к лестнице.

– Конечно, – ответила Вероника. – Спокойной ночи. Или доброе утро.

– Спокойной ночи, – ответил я, перепрыгивая через две ступеньки.

Когда я открыл дверь, Робби стоял в кроватке, схватившись за деревянные рейки и уставившись в темный угол комнаты с широко открытым ртом; по его щекам текли слезы. Энн зашевелилась в постели. Я поспешил взять его на руки, а затем, пытаясь успокоить своим бормотанием, направился к креслу-качалке. Устроившись с Робби на кресле, я начал раскачиваться, и плач прекратился. Он всхлипнул, заерзал, пытаясь устроиться поудобней, а затем, икнув, вздохнул и закрыл глаза.

– Тише, – прошептал я, – тише, солнышко.

Внизу открылась и закрылась дверь в комнату Вероники. Она останется закрытой до самого вечера, когда мы всей компанией отправимся в Провинстаун; тогда Вероника соберет свои вещи, застелет постель и уедет до нашего возвращения.

Я поудобнее устроился в кресле, стараясь не разбудить Робби. Две бессонные ночи подряд давали о себе знать. Усталость давила на веки. Голова склонилась вперед. Руки и ноги налились свинцом. Не исключено, что я мог заснуть прямо на кресле с сыном на руках; по правде говоря, вероятность была довольно высока. Однако услышанная история только распалила мое сознание, которому не терпелось все это переварить. Меня обуревал восторг, который обычно приходит тогда, когда я открываю для себя новую историю Робби вздрогнул и открыл глаза.

– Тише, – сказал я. – Все хорошо. Папа рядом. Папа рядом. Тише, мое солнышко. Мое любимое солнышко.

Когда речь заходит о «Доме окон», я люблю повторять, что писал его, в первую очередь, как свой второй роман. Этим я как бы говорю, что такое количество элементов (особенно сложных, многое переживших персонажей) писатели обычно включают во вторую книгу, когда уже успели завоевать доверие аудитории своей первой, населенной персонажами, вызывающими большую симпатию. Но это утверждение верно и в другом, буквальном смысле. Я взялся за рассказ, который впоследствии превратится в книгу «Дом окон», когда решил отвлечься от написания другого рассказа, который точно так же раздулся до объемов романа (в итоге он станет «Рыбаком» – моим вторым опубликованным романом). До этого момента моей целью было написание и публикация одного рассказа в год. Они публиковались в журнале «Фэнтези и Научная Фантастика», и в то время я работал над следующим рассказом, чтобы успеть до печати предыдущего. С таким свободным графиком я мог продолжать писать, не ставя перед собой непосильных задач. Однако, когда на горизонте замаячил «Рыбак», все стало намного сложнее. Вдобавок меня вместе с покойным Люциусом Шепардом пригласили провести первое публичное чтение в рамках вечера фантастики, которые проводятся в баре «КГБ», и я хотел принести с собой что-то новенькое. Сначала я думал, что этим новеньким как раз-таки будет «Рыбак», но вскоре вероятность этого становилась все ничтожней.

К довершению, на меня свалилась идея еще одного рассказа. Я читал лекцию о гениальном фантастическом рассказе Генри Джеймса «Веселый уголок» на кафедре английского языка в университете штата Нью-Йорк в Нью-Полтц. На случай, если вы не знакомы с этим рассказом: в нем повествуется о человеке, которого преследует призрак жизни, которую он мог бы прожить. Этот рассказ – один из моих самых любимых. Прочитав его студентом, я снова открыл для себя Генри Джеймса, после того как остался равнодушным к его повести «Поворот винта», которую давали в средней школе. При чтении рассказа у меня возникла мысль: «А что, если написать про человека, которого призрак преследовать не может?» От этого я стремительно перешел к отцу, которого не может преследовать призрак его сына. Такой переход случился вследствие разговора о бывшем профессоре из Нью-Полтц за ужином с моими дорогими друзьями, Бобом и Каппой Во. Я познакомился с профессором, когда он уже был женат на второй жене; я, тем не менее, знал о первой, а также о детях от первого брака, один из которых умер при невыясненных обстоятельствах. Я вскользь упомянул об этом при Бобе и Каппе, и они додумали все недостающие части истории: один из детей от первого брака испытывал отрицательные чувства по отношению к новой жене отца, что привело к периодическим конфликтам, а затем к тому, что отец, мой старый профессор, отрекся от своего ребенка. Позже этот ребенок погибает за границей в результате несчастного случая.