Максим Кич - Большой дом [СИ]

И Председателя не стало. Вот только что он был и вот даже воспоминания от не осталось.

Разверстое небо схлопнулось. Горизонт упал туда, где ему предначертано было лежать. Чёрное Солнце погасло, словно и не было его никогда.

Вся накопленная злая сила разом лишилась сдерживающих её преград и повергла оземь тех, кто ещё стоял на ногах.

Настоящее, ярое и живое солнце проросло сквозь небесную твердь.

Прозрачные небеса исторгли из себя животворящий дождь.

У каждой капли было по двадцать две грани, и каждая из них имела своё уникальное число. Всё было исчислимо: и сколько на самом деле было песчинок под ногами (число это причиняло явственный зуд), и количество недоставленных писем на почте (четыреста семь) и количество зубчиков в застёжке куртки дяди Фёдора (двести два).

Каждая капля прорезала девственно прозрачный воздух, оставляя за собой едва заметный радужный след, и каждая из них звенела особенной хрустальной нотой на пути к земле.

У каждой из них была своя, малая, но важная миссия. И они разбивались, заставляя эфир содрогаться сообразно их тональности.

Раны дяди Фёдора затягивались. Ирвен, пылающий и злой, с каждым новым касанием кристальных капель, остывал и оживал. Меланхтон, сын Мелхесиаха, сына Молоха ощущал, как возвращается к нему власть над собственным телом.

Человек с книгой, журавль и женщина постепенно истаивали. Им более нечего было делать в этом мире, и они возвращались туда, где им предначертано было пребывать до скончания века.

Мама стояла. Искристая влага стекала по её лицу. Папа уронил бесполезную отныне винтовку и смотрел вперёд.

Там дядя Фёдор поднялся и бежал им навстречу, сквозь бесконечные радуги и разноголосый хрустальный звон.

Будто бы за кулисами мира сжатая пружина распрямилась и поднимала всех в рост. Они ещё не поняли, что всё окончилось, но радость уже переполняла их и влекла в объятия друг друга.

Они были живы. И мир был живым. И более ничего уже не имело значения.

Они были живы. Солнце светило изо всех сил, словно пытаясь возместить все дни своего отсутствия. Выглянула тёплая поздняя осень.

Дядя Фёдор рыдал в родительских объятиях посреди мира, который словно был дочиста помыт и заново раскрашен.

Мама осмотрела всех и спросила:

— Меня вот теперь только один вопрос волнует: кто придумал к нам послать телёнка? Мы-то уже решали, кто на ту сторону пойдёт, чтобы вас вытаскивать.

Мальчик только было рот открыл, как Матроскин его перебил.

— Это всё дядя Фёдор. Вы даже не представляете, насколько у вас талантливый сын растёт!

— Ну в этом мы как бы особо и не сомневались, — согласилась мама, — а теперь расскажите-ка мне вкратце, почему я не должна прикончить вас прямо здесь?

Дядя Фёдор, кот и пёс переглянулись. Матроскин сказал:

— А вы, вообще, кто такие, чтобы решать, жить нам или умереть? Я вот понимаю, Председатель. Он за собой право решать за всех числил. Я понимаю, почтальон Печкин, у которого долг превыше всего. Я даже сына вашего понимаю, который телёнка спас вместо всех нас, потому что дяде Фёдору его жалко было. Понимаете? Ему себя не было так жаль, как несчастное теля. А вы кто такие? — спросил Матроскин.

— Да вы, в принципе, понимаете, чего нам стоило сюда попасть? — разозлилась мама.

— Отчего не понимаем? — отвечает кот, — я вообще на все четыре стороны мог идти. Но я вернулся. Потому что очень уж я не люблю, когда люди ни за что погибают. А когда этого никто не помнит — так совсем терпеть ненавижу.

— И поэтому мы тут стояли, — хрипло вступил Шарик, — ладно, я половины не помню. Но всё что я знаю — это моих друзей, которые за меня на смерть шли. Они ничего обо мне не знали — а всё равно меня защищали, даже от меня самого.

— Это мои друзья! — сказал дядя Фёдор, — вы мне всегда говорили, что другим от меня просто что-нибудь будет надо. Ну и пусть. Так ведь всегда получается. Они от меня что-то взяли. Я им что-то дал. Но мы все вместе победили. Кем бы я был без Матроскина? Кем бы я был без Шарика? Даже без Кукки я бы не был собой.

— Это уже кто? — брезгливо поинтересовалась мама.

— Это воронёнок, — дядя Фёдор протянул руку, и воронёнок приземлился на его ладонь.

— И чему такому он мог тебя научить? — сжала губы мама.

— Он научил меня «нет» говорить. И, нет, мама, ты моих друзей пальцем не тронешь.

Воронёнок, каркнув «Никогда», вспорхнул с его руки. Мама тяжело вздохнула.

— Ничего ты не понимаешь…