Стефан Грабинский - Рассказы

— Я крикнул?! Иллюзия! Это все иллюзия! Я совсем не спал…

— Все это странно… хотя… возможно. Пан не смыкал очей все это время ни на миг. Только все это выглядело так, будто пан, несмотря ни на что, не замечал моего присутствия. Это был тупой, стеклянный взгляд. А не испытывает ли пан иногда чего-то подобного?

— Доктор! Оставим это, прошу. Думаю, будет лучше, если вы снимете промокший плащ и повесите его над огнем.

— Так и быть, — ответил он, немного смутившись, снимая верхнюю одежду, которую затем распростер между решетинами под навесом. Лишь сейчас я полностью увидел молодого мужчину с красивым лицом, окаймленным густой, темной растительностью. Черное, искрящееся внутренней энергией око излучало решительность и храбрость. Элегантный, но без лоска костюм подчеркивал сильные и стройные формы. Вся фигура дышала ядреной и необузданной силой молодости и счастья. Безмятежный высокий лоб и молодая, здоровая улыбка, время от времени пробегавшая по узким губам, красноречиво об этом свидетельствовали.

Глядя на него, я испытывал самые разнообразные чувства. И все же одно из них вознеслось над этим безграничным хаосом. Итак, я чувствовал, что меня что-то связывает с этим человеком — какая-то невидимая, тайная нить. По отношению к нему я ощущал необъяснимую нежность и заботливость. Но в этом было что-то необычайно отвратительное — словно умиление палача над своей жертвой. Иногда острая боль и сострадание нестерпимо терзали меня, однако вскоре они отступили перед могущественным первостепенным чувством. Желчная судорога перекосила мое лицо, скрючивая его в сатанинскую, демоническую гримасу.

А между тем доктор подкатил к костру кругляк [10] Кругляк — пиломатериал (оглобля, чурбан, обрубок) круглой формы. и уселся напротив, разогревая посиневшие от холода ладони.

Ненадолго воцарилось неловкое молчание, лишь едко шипел огонь да шепелявила сочащаяся древесная живица… Вдруг тишину надорвал пронзительный крик филина — протяжный, траурный…

«Пора!», — стремглав промчалось через мой мозг и засело в сумерках души.

— Доктор, — начал я хрипло, неловко, — пан верит в предчувствия?

Он задрожал. Его темное око с тревогой вперилось в мое:

— Предчувствие?.. Не знаю, право, сам никогда ничего подобного не испытывал. Есть люди, чуткие к подобным вещам, — остальные же совсем на них не реагируют.

— В таком случае им нужно помочь, — шепнул я с дьявольским блеском в глазах.

— Но ведь пан обезумел! — он возмутился, выпрямившись от негодования. — Зачем?! Почему?!

— Ха-ха! Пан неотвратим. Спроси-ка мимозу, почему она сворачивает свои лепестки на столе, спроси-ка птиц, зачем они летят в теплые края? Это неизбежность!

Доктор беспокойно мерил широкими шагами кирпичный заводик, время от времени поглаживая бороду узкой, почти женской рукой, на среднем пальце которой в отблесках пламени сверкало золотое кольцо.

— А знаешь, пан, что это гнев богов, что это месть внезапная и сокрушительная, как гром среди ясного неба? Сегодня ты силен и счастлив, но месть воздаст вчетверо! Не имеешь права, пан! Посмотри туда — в выгребные ямы жизни! Видишь ли ты эти гнойные десна, тлен тел, гниль душ? Слышишь ли ты шепот зараженных голосов, хрип воспаленных глоток, свист перерезанных гортаней? Кровь пульсирует в артериях вяло, медленно, жар испепеляет кишки и внутренности!

Это дело ваших рук! Это вы склонили чашу весов наперевес, вы — подлые, счастливые!

Но мы восстановим равновесие, мы — люди мрака, незнакомцы, мы — дети ночи, закоулков! И да поможет нам Бог!..

О, как ты ее любишь… ее бездонные голубые очи, локоны волос, мягкие, как полевые цветы… О, как ты упиваешься прелестью пурпурных губ… безумно прижимаешь грудь к обжигающим устам… и дитя у вас с ней есть… Но берегись большой воды, которая спокойно дремлет: такой рыжей, подернутой ржавчиной… Ведь иногда спящие в ней злые чары любят заманить… вглубь… а утром, в предрассветной дымке белеет труп, омытый водой, раздувшийся… из-под подгнивших губ сверкает блеск жемчужных зубов… А может, ничего и не исторгнет пруд… только в светлую, затканную серебром ночь раздастся над пучиной тихий плеск… среди ракит блеснут, окропленные росой, глаза покойницы… овальное тело заискрится чешуей… раздастся тоскливый детский плач…

Он подступил ко мне со страшным лицом, бледный, с каплями холодного пота на лбу:

— Слушай, ты старый ворон, юродивый, — крикнул он с пеной бешенства у рта, а, может, и безграничным ужасом, — я бы мог убить тебя как пса!..