Анатолий Субботин - Мадонна и свиньи

С тихим ужасом ты обследовал всю облицовку, но, слава богу, другие плитки ничего, кроме тёмных разводов, не показывали. И тебе кажется, что, может быть, дело в кварцевой лампе. Её излучение каким-то образом запоминает, записывает происходившее здесь (у больных был телевизор, они смотрели кино) и потом транслирует это на ближайшей стенке.

Позднее речь героев сменяют песни. Они не из фильмов, они сами по себе. С наступлением сумерек подвижные картинки исчезают, но песни остаются. Они звучат тихо, как из-за стены. В основном это попсовые плясовые песни, многие из которых тебе знакомы, а иные ты слышишь впервые, но такое ощущение, что и их ты знал, да теперь забыл. Дурной, адский эфир проник в твой измученный мозг, и то, что ты всегда презирал, теперь достаёт тебя, смеётся над тобой. Добро бы ещё песни звучали целиком и последовательно! Так нет. Поисковик скачет с волны на волну, одна песня, не успев закончиться, перебивается следующей. И повторы, часто идут повторы. Одно и то же. Одно и то же.

Вторая ночь в больнице не даёт облегчения. Ты опять не спишь, хотя попросил медсестру сделать успокоительный укол. Ты просишь её уколоть повторно, но она, посоветовавшись с дежурным врачом, говорит, что это не поможет. Если сразу не подействовало, нет смысла увеличивать дозу. «На вас почему-то не действует», – говорит сестра. Ты знаешь почему: в твоей крови ещё полно алкоголя, который мешает димедролу работать с нервами. Ночь длится бесконечно. Кажется, ты подходишь к границе сна и даже вступаешь в его область, но граница отодвигается, и тобой снова овладевает кошмарная явь, адский эфир. Поисковик скачет с волны на волну, одна песня, не успев закончиться, перебивается следующей. И повторы, часто идут повторы. Одно и то же. Одно и то же.

Третья ночь, как в сказках, самая тяжёлая. Внутреннее напряжение усугубляют помехи извне. Поздно вечером поступил больной юнош в сопровождении жены. Его положили в палату, находящуюся через одну от твоей. Но три палаты объединены одним проходом, и видно… Видно нечто худенькое невысокого роста, в очках. По телосложению подросток, хотя жена позднее сказала врачу, что ему 20 лет. Неестественно рыжеволосая жена имеет некрасивое лицо и одну ногу короче другой. Вдобавок нога вывернута наружу, и потому походка женщины переваливающаяся, тяжёлая.

«Зачем приняли эпилептика?!» – выразил недовольство бегущий по коридору дежурный врач. Так юнош эпилептик? В падучей он пока не бился, однако некоторую странность проявлял. Почти сразу по прибытии он включил игровую приставку и погрузился в мир иной, более для него комфортный. Его можно понять: он знает (он играл в это уже сто раз), что за углом его ждёт сволочь с ножом в руке, и он готов к отпору. В реальности же не так – жизнь преподносит сюрпризы. Врачу не нужны неприятные сюрпризы. Опять непрофильный больной. Ему следует лечить голову и для этого отправить в головной город – столицу нашей родины. А покамест перевести в другую палату, изолировать. Но постановка перед фактом (перебирайтесь) и мягкие уговоры врача и жены ничего не дают. Юнош упрямится и, гоняя виртуальную нечисть, даже угрожает: «А если меня кто обидит, я того убью!» Вот ведь как!.. Потом вызывают другого доктора, возможно, главврача, который ни о чём не просит, ничего не требует. Он беседует с больным в ироническом ключе, делая иногда серьёзные комментарии. Поинтересовавшись игрой, доктор отмечает задержку развития пациента: больше 12 лет не дать. Как бы в подтверждение его слов жена называет юношу «малышом»: «Ну, малыш, ложись, ты устал». Но тот продолжает играть. Медсестра ставит ему успокоительный укол, который его, как и тебя, не берёт. Однако нервы его возбуждены не алкоголем. А чем? Шизофренией?.. Более сильные лекарства имеют наркотическую закваску. Их у нас имеется. Получи, фашист, гранату! Завтра ты проснёшься с головной болью, но зато сегодня уснёшь. И другим дашь отдохнуть. Получи же! Но ещё долго фашист гоняет виртуальную нечисть.

Ты лежишь и слушаешь в оба. В одно ухо тебе поёт попса, в другое кричат «игры́» отрицательные герои. Попса вконец потеряла разнообразие, свелась к четырём строкам. Если не меньше, если не меньше. И самое страшное – ритм куплета всё убыстряется. Демоны закружили тебя. «Только бы не свихнуться!» – думаешь ты и пытаешься силой воли остановить кружение. С другой стороны гнусавит игровая шобла. Если у чертей есть голос, то он именно такой – низкий, гнусавый. Здесь, напротив, идёт замедление, слова растягиваются. Герои как бы засыпают вместе с игроманом. В конце концов куцая песня прекращается, и ты слышишь только медляк, также однообразный и повторяющийся, как заевшая пластинка. Ты слышишь редкий испуг-плач ребёнка и частый отклик на него, низкий и растянутый: «ты-ы-ы мо-о-ой»! Ты догадываешься, откуда это. «Лесной царь» Гёте в вольном переводе Жуковского. Это не из игры (в игре этого не может быть по определению) – значит, это звучит в твоей голове. Ты постигаешь истинный смысл стихотворения: ребёнок олицетворяет собой слабый измученный рассудок, а лесной царь есть безумие. И безумие говорит рассудку: «Ты-ы-ы мо-о-ой!» Низко, гнусаво, растянуто: «Ты-ы-ы мо-о-ой! «Ещё одна такая ночь, и я – в сумасшедшем доме», – думаешь ты.