Анатолий Субботин - Мадонна и свиньи

И всё же она зависит от них. И даже от нас. По большому, метафизическому счёту она пленница. Предложи ей, я думаю, один из них, пускай самый плешивый и завалящийся, руку и сердце – она бы, пожалуй, согласилась. Но подозреваю, что руки и сердца этих обормотов уже заняты, потому они могут делать ей лишь низкие предложения, то есть предлагают свой низ, который, в отличие от рук и сердец, подобен разменной монете. Но сколько можно довольствоваться мелочёвкой? Годы идут – пора подумать о главном. И она решается (с паршивой овцы хоть шерсти клок!) забеременеть. Сказано – сделано. Выбрана ночь: «пожалуй, сегодня». Выбран партнёр, будущий отец, здоровый, малопьющий, не слишком умный, да где его взять – идеал-то? А утром ему пора – он пошёл. Ты хорошо сделал своё дело – можешь идти. Семя брошено, бомба начинена, ребёнок ворвётся в этот мир, как болид, – можешь идти. Она послала всех халифов на х… А курить она бросила ещё раньше. Настало время великой надежды. Девять месяцев надежды. Она многое успела за это время: она росла вместе со своим ребёнком, пошла с ним в детский сад, в школу, в университет, вышла с ним замуж или женилась… О, воображение, будь ты проклято! Ты – мираж! Ты – Сусанин, заводящий нас в дебри смерти. Ребёнок родился мёртвым.

Это какой-то ГОРЕм, а не гарем. Нет, она, конечно, держится. Повторяю: оно сильное, это слабое существо. Оно сделало ремонт в квартире, покрасило волосы, принимает подруг и мужчин. Но всё реже. У неё появился вкус к одиночеству. Точнее, к одиночеству, скрашенному нами. Она всё более ценит нашу ненавязчивую верность, наше постоянное молчаливое (словно вместе с причиндалами нам отрезали языки) присутствие.

Скоро она тоже лишится страстей. Только не так резко и болезненно. Время обходится без ножа. Да и рук у времени нет. Она успокоится и тогда будет полностью нашей.

Часто вечерами (я люблю эти вечера) мы, евнухи, умываемся после ужина. Наложница принимает ванну. Она выходит оттуда в коротком атласном халатике, на чёрном фоне которого изображены наши дикие братья – тигры. Она включает умиротворяющую музыку и гладит нас по спине. А когда она ложится на спину, расстёгнутый халат сползает с её живота и бёдер. Мы лижем её, ласкаем своими языками, один – пятки, другой – за ухом, а третий – закрытую розу межножья, которая, впрочем, раскрывается после нескольких прикосновений.

Вот, пожалуй, и всё. Осталось представиться. Меня зовут Сёма: в моём роду были сиамцы. Моих друзей – Васька и Мурзик. А как зовут нашу пленницу и повелительницу, я забыл. Кажется, её имя – Легион.

У нас в доме завёлся крокодильчик. Звали его Гоша.

На первый взгляд ничего удивительного в этом нет. Но если учесть, что мы живём в уральских широтах… Правда, место, где расположен дом, низкое и сыроватое, возле самой речки (не помню, как она называется). И не удивительно, когда видишь на огороде лягушку или жабу. Но крокодилов я тут прежде не встречал. Да и старожилы такого не припомнят. Откуда же он взялся? А откуда всё берётся? Я думаю: от сырости.

Небольшой крокодильчик: если положить его на ладонь – аккурат от запястья до окончания среднего пальца будет. Словно позавчера вылупился. Я на всякий случай осмотрел курятник, заглянул всем курам в глаза. Ни одна из них не призналась. Тогда я подумал, что, может быть, ЖЕНА поторопилась и как-нибудь мысленно произвела на свет этого разбойника. «Что ж ты, – думаю, – торопишься? Ведь мы с тобой только месяц как женаты. Дай срок. А то в спешке вон что получается!»

Небольшой, но шустрый такой. Носился по горнице, как гоночная машина, опровергая теорию, что скорость зависит от длины лап. И всё норовил мне зубами в палец вцепиться. Предпочитал указательный. Не больно, а только чтобы удержаться. Ему нравилось, когда я болтал им в воздухе. Потрясёшь его, а он и доволен. И дальше бежит.

Это не мы назвали его Гошей. Это его НАСТОЯЩЕЕ имя. Я как увидел его, так сразу понял: не Гена, не Ося, не Митрофан, а именно Гоша.

Появился он у нас днём, а ночью я не мог уснуть. Слушая его топоток по дощатому полу, я боялся, что он заберётся к нам в постель, и если я засну (а сплю я беспокойно, ворочаясь с боку на бок), то могу его раздавить. Осторожно, чтобы не потревожить жену, я сел на край кровати и приблизил к полу указательный палец – забросил, так сказать, крючок. Поклёвка состоялась тут же. Прижимая зелёное чадо к груди, я пошёл в сени. Придётся тебе, дружочек, переночевать в сенях. Погода летняя – не замёрзнешь. Выйдя на веранду, я увидел там жабу. Она была шире и в общем крупнее Гоши, но опасности для него не представляла. Скорее наоборот. «А вот тебе и забава, – сказал я, – задай-ка ей трёпку, если спать не хочешь!» И я открыл следующую дверь – в сени, куда спускались ступени небольшого крыльца. Жаба запрыгала по ступеням вниз и скрылась в полумраке. Я пустил Гошу следом и, заскочив обратно на веранду, быстро захлопнул за собой дверь. Что-то подсказало мне, что я ему милее жабы, и он кинется за мной. Сейчас он пролезет в огромную щель между полом и стенкой! Так оно и случилось. Хорошо же, оставайся на веранде, а в дом проникнуть таким макаром у тебя не получится! Не успел я это подумать, как дверь избы отворилась, и через порог переступила сонная толстуха – кажется, дальняя родственница моей матери, живущая у нас под видом горничной. Чёрт бы её побрал! Глупая баба! И чего ей вздумалось выносить из поганого ведра в час ночи! Она перешагнула через порог – прямо на Гошу.