Анатолий Субботин - Мадонна и свиньи

Тогда же я работал мускулами. Красивый, 12-летний я вёл своего уставшего отца, и когда мы, дважды останавливаясь, поднялись по лестнице в гору, я понял, что непременно доведу его. И уже не боялся гусей, которые паслись на травке почти возле каждого дома и так ужасно вытягивали шеи, бросаясь на прохожих, что я всегда не выдерживал и пускался бежать. Но в этот раз я даже не смотрел в их сторону. Как матросы с корабля (а мы и были с корабля), мы качались и пылили мимо шипящих шей и любопытных взглядов старушек – мы, непоседливые чужаки, бредущие неизвестно откуда, зачем и куда.

Взвесив все «за» и «против», он принял решение. Осталось выбрать конкретную форму осуществления задуманного. И тут он удивился. Он не думал, что, преодолев мучительное главное, застрянет на второстепенном. «Не всё ли равно КАК! – сердился он на себя. – И тут не можешь без художеств, эстет проклятый!» Плюнув, он пошёл пройтись.

Мелким дождичком освежила лицо Алексею Андреевичу парикмахерша-осень. Он нажал кнопку зонта, и небольшой чёрный купол услужливо заслонил его от огромного серого. В двухстах метрах от его дома (а жил Старыгин на окраине города) находилась железнодорожная станция. За ней – чем не место для прогулок? – лесок произрастал. Когда Алексей Андреевич проходил по навесному мосту, под ним, стуча и гудя, пронёсся поезд. «Нет, только не ТАК! – подумал Старыгин. – Ни поезд, ни авто, ни прыжок с высоты не годятся. Зачем пугать близких и прочих людей изуродованным телом? Чего доброго, и червей жуткий вид отпугнёт. Или, может, они не любят фарша. Останусь тогда навеки необработанным, неочищенным – и не видать мне костяного рая, как своих ушей».

Свернув с грязной дороги, он зашагал по опавшей листве и полёгшей жёлтой траве. Деревья росли не слишком густо, в основном лиственные, теперь голые, и взгляд, как выведенный на прогулку пёс, забегал далеко вперёд. Внимание Алексея Андреевича привлекла стая ворон, кричащая и кружившая над одним деревом, на котором болтался, чернея, неизвестный предмет. Что за плод, огромный и бесстрашный, висит тут наперекор наступающим холодам? Старыгин приблизился. Дерево оказалось рябиной, предмет – висельником. Судя по одежде, это был бомж или нищий. Их столько развелось в последнее время, что власти замучились принимать крутые меры. Их отлавливали по всему городу и без суда вздёргивали на ближайших фонарных столбах. «Неужели озеро казней вышло из берегов! – подумал Старыгин. – Неужели ОНИ докатились до осквернения природы?!» Но приглядевшись, он понял, что здесь дело обошлось, скорее всего, без блюстителей. На стволе рябины перочинным ножом было вырезано: «Идите на х..! Я сам». На земле валялись окурки и пустая бутылка из-под водки. Покинутому им миру самоубийца показывал язык. Вместо глаз у него зияли дыры, на голове его сидела ворона.

Алексей Андреевич закурил и подумал, что и этот способ не годится. Плебейская несдержанность в виде высунутого языка претила ему. Да и не зол он был на жизнь, чтобы дразнить её как бы то ни было. Просто устал он и сделался к ней равнодушным. Пожалуй, его бы устроила пуля. Скромно и мужественно. Но где взять деньги на пистолет и как связаться с чёрным рынком?

В городе затрещали выстрелы – несколько автоматных очередей. «Везёт фирмачам, – усмехнулся Старыгин, – изобилие сопутствует им даже в смерти». Вот для кого не жалеют патронов! Опять какая-то фирма попалась на неуплате налога, и все её сотрудники поставлены к стенке. Машина налоговой полиции таскает за собой прицеп – передвижную стенку размером 2,5 на 5 метров, выкрашенную «под кирпич», но сделанную из спецсостава, в котором пули вязнут, как мухи в паутине. Сей «панелевоз» всегда сопровождает толпа зевак, и вообще он пользуется любовью у бедных слоёв населения как некий символ справедливости. Бедняк, которому, быть может, завтра висеть на фонаре, знает, что и богач не застрахован от стенки, – и утешается этим. Налогоинспекторов в народе ласково называют «каменщиками», а старая поговорка «Его морда кирпича просит» приобрела на фоне красной стенки новое зловещее звучание.

Аккуратно обходя грязь, Алексей Андреевич возвращался домой. Дождь перестал, и закрытый зонтик служил Алексею Андреевичу тростью. При порывах ветра, как бы приветствуя ветер, брался Старыгин за шляпу. Темнело.

«Не вскрыть ли вены, не принять ли яд? Но чтобы пустить в дело нож, нужна крепкая верная рука, а мои руки давно изменяют мне с ДРОЖЬЮ. Насмешу, чего доброго, кур, сделав вместо глубокого разреза царапину! Из ядов же в моём хозяйстве имеется только уксусная кислота. Я помню, как один мужик, после того как жена не дала ему на водку, опохмелился этой штуковиной. Опохмелился он утром, скорая помощь увезла его после обеда, и только к вечеру следующего дня он поймал кайф. Такие муки ожидания меня не устраивают. Мне нужно БЫСТРОДЕЙСТВУЮЩЕЕ средство. Где ты, цианистый калий, где ты, мышьяк, где вы – на худой конец, – братья зарин и заман?!»