Ширин Шафиева - Не спи под инжировым деревом

– Вроде того, – кивнул Ниязи, не заметив или не желая замечать моего сарказма.

– Делай что хочешь, – выдав эту абсолютно женскую фазу, я окунул сложенные хоботком губы в кружку.

– А-а-а, – протянул вдруг Мика, потрясённо глядя на свой телефон.

– Что такое? – спросили мы.

– Баба́ звонит .

Мы мгновенно столпились вокруг него, заглядывая в его телефон, на котором и правда светилось «Баба вызывает». Мика и не думал отвечать, а только с ужасом переводил взгляд с телефона на нас и обратно. Звонок прекратился, а затем возобновился с прежней настойчивостью.

– Почему не берёшь трубку? – спросил Ниязи.

– Боюсь!

– Ну ответь, что, – подбодрил я Мику. – Включи громкую связь.

Мика послушался и, с опаской поднеся телефон к уху, ответил на звонок:

– Да, баба?

– Совсем с ума сошёл? Какой баба, это я, – возмутился в ответ мужской голос. – С его телефона звоню, у меня контуры кончились! Ты где, ай эщщей? [22] Эщщей – осел ( азерб. ).

– Это папа, – сконфуженно пояснил Мика и покинул нас пять минут спустя.

Культурный вечер с пивом по инициативе Сайки и Ниязи перетёк в совершенно неприличную вакханалию в каком-то вроде подпольном караоке-клубе, куда нас пустили, кажется, только благодаря знакомству с Ниязи, да и то после пароля и через заднюю дверь. Меня одолевали противоречивые чувства: с одной стороны, я приготовился страдать душевно и физически от дурного исполнения ужасных песен, с другой стороны, мне было любопытно, как красивый голос Ниязи будет звучать в пении. «Господи, – думал я, – только бы у него был слух!»

А дальше всё было странно, словно я соскользнул из реальности, где предметы были тверды и имели названия и текстуру – засаленный велюр дивана, давно нуждавшийся в замене, мягкая и тёплая выемка Сайкиной талии, ледяное мокрое стекло запотевшего бокала с напитком, которого я не запомнил, – в реальность сновиденную, где вещи и люди превратились в размытый фон, дальний план в синих оттенках, а чувства стали такими объёмными и осязаемыми, как воздух, замёрзший на плутонианском холоде, – и первые звуки «Сары Гялин», которую по лишь ему ведомым причинам решил спеть Ниязи, его потрясающий, редкий бас-профундо, какого я никогда раньше не слышал, так странно обволакивающий мелодию, и жутковатый восторг, поднимающий дыбом волоски на теле, когда некто древний, далёкий, пользуясь языком и гортанью Ниязи, жаловался всем грядущим поколениям: « Тебя мне не отдадут », и мокрые от слёз щёки Сайки, так глядевшей на поющего Ниязи, что пол, потолок, стены отодвинулись от меня во тьму – « Чобан, верни ягнёнка », – а моя рука примёрзла к мраморной руке моей возлюбленной, и я хотел убрать её, но не смог.

Такой я и повёл её домой – заплаканной и необыкновенно молчаливой. Какой-то чужой казалась мне Сайка. Словно я провожал домой жену приятеля, и мы оба испытывали неловкость. Виновато поцеловав на прощание свою недоневесту, я с облегчением дал темноте подъезда поглотить её. Залязгал старый лифт – это моя спортсменка карабкалась на третий этаж. Затем хлопнула входная дверь, и я отправился домой.

Следующее утро принесло мне мелкий ароматный дождь и подробный план предстоящих манёвров от Ниязи у меня на Whatsapp, напечатанный без единой ошибки, и даже с проставленной везде буквой «ё». Что-то во всём этом было противоестественное (и это не считая абсолютной грамотности и буквы «ё»!), и только после чашки кофе до меня дошло, что именно. По моим расчётам, до дома Ниязи должен был добраться не раньше половины четвёртого утра или ночи. В нашем случае – ночи. До полудня оставался час, а у него уже было полностью расписано по пунктам торжественное открытие моей могилы. Когда же он спал? Не зная, с кем ещё поделиться своими волнениями (например, Джонни обозвал бы меня «подверженной гормональным скачкам беременной женщиной», разумеется, это цензурный вариант), я пожаловался на странное участие Ниязи в моей смерти Зарифе. Но в который раз за последние недели она меня удивила:

– Человеку больше нечего делать. Может быть, он типа тех маминых подружек, которые всё время пытаются женить меня и выдать замуж тебя. Ой, то есть, наоборот… – Она сидела на стуле перед зеркалом спиной ко мне, задрав одно колено к подбородку, и делала нечто опасное со своим глазом. Вроде как пыталась запихать в него какую-то мохнатую гусеницу.

– Только не говори, что ты наклеиваешь фальшивые ресницы, – прошептал я, опасливо придвигаясь поближе к этому незнакомому существу, влезшему в тело моей сестры.