Ширин Шафиева - Не спи под инжировым деревом

– Прибереги свой праведный гнев для нашего скульптора, – хихикнул мой приятель.

– Если он меня вообще теперь узнает. На фотографии я чистый. – Попытка разглядеть в телефонном экране своё отражение закончилась бесславно. Ниязи тем временем перебирал волосы у меня на голове с таким важным видом, как будто воображал себя известным стилистом. Только вместо укладочного средства была засохшая земля.

– Жизнерадостный жирный блеск нам не нужен, – сказал он, возя пыльными ладонями по моему лбу.

– Нет у меня никакого жирного блеска! Кончай меня лапать! – Я попытался отпихнуть Ниязи, но тот отскочил раньше, и я только пронзил руками ни в чём не повинный воздух.

– Так, отлично. – Главный режиссёр предстоящего спектакля решил, что грима с меня хватит. – Теперь вспомни Гамлета.

– Отца?

– Его, родимого. Помнишь? Он был печальный, тихий, вёл себя культурно…

– В отличие от нашего призрака, – ввернул я.

– Нордический характер. Будь как он. В меру – загробной печали, в меру – чувства собственного достоинства, а главное – упрёк. Ему должно стать не столько страшно, сколько стыдно, понимаешь?

– Скорее всего он просто поймёт, что это – пранк, – уныло возразил я.

– Ты недооцениваешь степень суеверности необразованных масс.

– Мы с тёткой Мануш вроде бы уже выяснили, что призраки – это не суеверия.

– Тем более. Почему бы Ибрагиму не поверить в то, что ты мёртвый? Думаешь, часто ему надгробья для живых заказывают?

Я сдался и, чувствуя себя полным идиотом, не зная, что мне говорить, направился к мастерской.

Ибрагим всё ещё пребывал в состоянии фрустрации перед своим эскизом (уж не моего ли памятника набросок это был?), когда я, собравшись с духом и убедив себя, что это не страшнее, чем давать концерт перед толпой людей, безмолвно вступил в мастерскую и взором печальным и гневным вперился в скульптора.

Погружённый в раздумья, он заметил меня только после того, как я тяжело вздохнул. Было забавно наблюдать за тем, как на его мумифицировавшемся под бакинскими солнцем и ветром лице поочерёдно сменяли друг друга выражения замешательства, узнавания и потрясения. Готовый в любой момент сделать ноги или произнести убедительную оправдательную речь – в зависимости от обстоятельств, я заскользил в направлении Ибрагима. В первое мгновение тот не шевелился, а в следующее – дёрнулся назад так резко, что сшиб табурет и напугал меня. Я сглотнул всухую. Хотелось верить, что он устрашился сильнее, чем я. И что адреналин не выкрасит мои аристократически серые щёки коммунистическим красным. Пора было разбавить тишину убедительными словами, но ничего не шло на ум. Тогда я просто подошёл к эскизу и посмотрел на него.

Это действительно был проект моего памятника, исполненный довольно-таки искусно, насколько я разбираюсь в рисунке. И проект был не завершён. Что-то не устраивало нашего Микеланджело. Возможно, он был из тех невыносимых людей, которые затягивают любую работу до бесконечности под предлогом стремления к совершенству.

За окном мелькнула физиономия Ниязи, и я, поддавшись внезапному порыву актёрского вдохновения, простёр в вопросительно-упрекающем жесте обе руки к наброску памятника. И тогда Ибрагим заговорил со мной – голос у него хрипел и сипел, что легко объяснялось стоявшей на столике пепельницей, в которую окурки были напихано густо, как бакинский бомонд в празднующий своё открытие бутик.

– Это ты? – спросил Ибрагим. Тупейший вопрос. Ясно, что я – это я, а не кто-нибудь другой. На всякий случай я ничего не ответил. И тогда Ибрагим решил уточнить:

– Это твой памятник я делаю?

– Это мой памятник ты не делаешь, – не удержался я от ехидства и, все ещё несясь вперёд на волне вдохновения, трагически прибавил: – Почему не сдержал ты данного слова? Сколько ещё буду лежать я в безымянной могиле?

– Аллахом клянусь, я всё сделаю! Видишь сам – работаю над твоим памятником. Всё хочу, чтобы как лучше было. – К моему изумлению и восхищению, Ибрагим казался не испуганным, а скорее огорчённым и пристыженным. – Ты скажи мне – вот этот вариант тебе нравится?

С отрешённым видом, приличествующим, на мой взгляд, призраку, я кивнул.

– Хорошо, – с облегчением сказал Ибрагим. – Я сейчас же начну резать камень. Ночи спать не буду, клянусь тебе, никакой другой работы не возьму, пока не будет готов твой памятник.

– Хорошо, – прошелестел я, краем глаза наблюдая за Ниязи, который корчил за окном рожи, означавшие: «Пора уходить». Правильно истолковав моё движение в сторону двери, Ибрагим неожиданно воскликнул: