Ширин Шафиева - Не спи под инжировым деревом

– Зурна-а-а-а!!! – но они намёка не поняли, и глиссандо их воя продолжало накатывать на меня, как морские волны, гипнотизируя и приказывая выйти к ним. Я подошёл к воротам, нашарил ногой обломок камня-кубика и выглянул наружу. Пёстрая толпа бродячих псов перекрыла узкую улочку, и я почувствовал, что все глаза смотрят на меня – тёмный силуэт на фоне тусклого света дворовых ламп. Они взвыли ещё громче.

– Но я живой! – размахивая руками, чтобы разогнать собак, крикнул я.

– Что это ты делаешь? – поинтересовался, подходя ко мне сзади, Ниязи. В руках он держал пару мисок с костями.

– А ты что делаешь?

– Отвлеку их. А то распелись тут. Слишком рано. – Ниязи, прежде чем я успел спросить его о чём-то, предостеречь или остановить, бесстрашно отпер калитку и вышел к собакам. Я ожидал драки, грызни из-за костей, но вместо этого услышал, как Ниязи произнёс единственную фразу на языке, совершенно мне незнакомом (вспоминая её теперь, я пришёл к выводу, что это мог быть древнегреческий), и собаки мирно встали в очередь за костями.

Покончив с раздачей костей, Ниязи вернулся во двор и сказал мне:

– Идём пить чай.

– Как ты это сделал? Что ты им сказал?

– Ничего я им не говорил.

– Но я слышал, как ты что-то сказал на неизвестном языке.

– Как бы я сказал что-то на нём, если он неизвестен? Я просто дал им поесть. А то выли бы всю ночь, у соседей терпение кончилось бы, и они натравили бы на них догхантеров. Стрельба, кровь, мёртвые щенки кругом. Не хочу. Идём пить чай.

И я поплёлся за ним в дом, не переставая размышлять о случившемся.

Проснувшись, я не мог понять, почему так жарко и почему потолок перед моими глазами – деревянный, с балками. Потом вспомнил, что мы все заночевали у Ниязи – вот мама разозлилась, наверное! Да ещё мы оба, и я, и Зарифа, поставили мобильные на беззвучный режим, чтобы она не мешала веселью своими звонками. Я снял телефон с блокировки, и на экране высветилось пять пропущенных вызовов.

Некоторое время во мне боролись дикая жажда и мерзкий вкус во рту с ломотой во всём теле. Желание прополоскать рот всё же победило, я перевалился на живот, задев ногой какой-то одушевлённый объект, а затем сполз с поверхности, на которой лежал, и утянул за собой покрывало, мокрое от пота. В жилище Ниязи кондиционера не было.

Помыкавшись по двору в поисках туалета, я обнаружил его стыдливо спрятавшимся за курятником. Куры спокойно расхаживали по двору, поклёвывая землю. Поднялся небольшой ветер, листья на деревьях тихо шелестели, журчала вода в канаве. У калитки сидел кот Манту и умывался.

Стол на веранде был прибран; Ниязи уже проснулся (а может, он и не ложился) и варил на всех кофе в турке размером с пивной котёл.

– Ух ты, молодец, рано встал, – восхитился он, увидев мою шатающуюся фигуру на подступе к веранде. – Остальные ещё дрыхнут.

Я приложился к пакету с остатками айвового сока, кося глазом на новое, незнакомое мне лицо, сидевшее во главе стола. Этот персонаж был похож на жирный чернослив, которым славится французский город Ажен. Мне не удалось определить его возраст даже приблизительно, хотя чёрные волосы и лоснящаяся пухлая физиономия говорили, наверное, о молодости.

– Это Муртуз, мой сосед, – крикнул из кухни Ниязи. – Но все называют его Муркой.

– Я не против, – добавил писклявым голоском Муртуз. Услышав этот голос, я чуть было не засмеялся, а ведь мой рот был полон сока. К счастью, смех удалось подавить. Мурка сощурился и забарабанил ногтями по столу, ногти у него были довольно-таки длинные и, как мне показалось, острые. Я прокашлялся и отвернулся, смущаясь.

– А ты разве не тот парень, который утонул? – поинтересовался вдруг Мурка.

– Вообще-то да, я – это он.

– Все говорят, что ты умер, – сказал Мурка с какой-то настойчивостью в голосе, словно возмущаясь, почему я до сих пор брожу по земле. – Моя младшая сестра всё время торчит на твоей странице, слушает твою музыку, прямо фанатка твоя.

– Не говори ей, что я жив, – попросил я Мурку.

– А ты разве жив? – презрительно фыркнул он. Тут Ниязи поднёс ему кофе с молоком, в котором молока было значительно больше, чем кофе, и Муртуз потерял ко мне остатки и без того вялого интереса. Любовь к этому мистическому напитку пересилила во мне нежелание хлебать горячее в летний денёк, поэтому я тоже налил себе кофе, и после пережитого ужаса он показался мне вкуснее всего, что я когда-либо пил. Ну, или же Ниязи просто варил чертовски хороший кофе, так же, как он заваривал совершенно невообразимый чай.