Александр Форш - Зов черного сердца [litres]

Ася не умела контролировать эмоции, а хомячок не умел краснеть, как это делала она. И, возможно, никто не умел. По крайней мере, он никогда раньше не примечал подобного. Сначала щеки ее слегка розовели, после наливались пунцовой гущей, а уж та растекалась дальше, захватывая лоб и даже нос, кончик которого все время оставался бледным, похожим на островок нахальства. Наверное, если присмотреться, можно было бы увидеть Асину уменьшенную копию, стоящую на том островке и размахивающую флагом.

– Оно и видно! Пойдем, уже впускают.

– Подожди! – подавшись вперед, она вдруг замерла. – Я соврала. Ты прав, я пришла из-за тебя. Прекрати себя уничтожать, не ходи туда больше.

И вроде говорит совсем тихо, едва ли не приходится прислушиваться, а в голосе такой надрыв, что так и бьет по ушам. Она разозлила его этой своей непосредственностью и честностью на грани глупости. Всегда такой была, сколько он ее знал. Все люди как люди, она же не от мира сего. Блаженная!

– Не мели чепухи! Если бы я хотел себя уничтожать, сидел бы дома. Ты идешь или как?

– Не знаю. Наверное.

– Наверное – да, или наверное – нет? Определяйся скорее!

Почему-то ему очень хотелось, чтобы она все же приняла положительное решение, и он почти готов был попросить ее сам, когда она сначала вся сжалась, а после выпрямилась сорвавшейся пружиной и почти бегом припустила к зданию.

– Эй, подожди меня! Ты слишком быстро бегаешь!

Она не остановилась, но темп сбавила, и у массивной двери, которую никак не заменят на новомодную пластиковую, они оказались одновременно. Ася замешкалась, одернула короткую курточку и замерла, будто ожидая чего-то. Кажется, в этой же курточке она ходила и прошлой зимой. Странно, что он запомнил. Да и зачем?

Второй раз за день с ним происходило нечто, к чему он не привык. Сначала мать, теперь эта вот. Там в серой бесконечности ему никто не помогал, и он выживал сам, как мог и как умел. Мать и Ася должны быть счастливы и благодарны за один только шанс находится в мире, где существуют краски, звуки и запахи.

Вспомнилось, как первые сутки после выхода из небытия он просто проспал. Там он смертельно устал от бесконечного блуждания и ожидания чего-то. Однажды наступил момент, когда даже ожидание закончилось, как заканчивается зубная паста в тюбике. Как ни дави на него, сколько ни разрезай упаковку, рано или поздно придется выбросить.

Здесь все иначе, не надо блуждать и все пути открыты, просто нужно захотеть пойти выбранной дорогой. Почему тогда он снова видит клоки серого нечто? Почему боится, что на самом деле до сих пор бродит там, не зная покоя? Если так с ним играют проклятые ведьмы, то лучше бы ему никогда не узнать правды.

За размышлениями незаметно проплывали мимо него темные переходы с глянцево поблескивающими стенами, выкрашенными краской неопределенного цвета, полы с протертым до дыр старым линолеумом, бесконечные двери и уходящие в никуда закутки.

В зале, куда они с Асей вошли вместе, играла тихая музыка, вновь прибывшие рассаживались на стоящие в несколько рядов стулья. Его место было свободным, никто его не занимал, хотя Михаил никогда не заявлял никаких прав. Рядом оказался еще один свободный стул, на который незамедлительно плюхнулась навязавшаяся спутница.

Едва дождавшись утра, он выбежал из дома, сжимая в руке брошюру с написанным аккуратным почерком адресом. Не думая о том, что собрания, как назвали встречи двое его новых друзей, могут проходить по строгому расписанию, он спешил туда, где его ждали.

Ему повезло. Двери старого ДК оказались не заперты. На входе дежурил охранник, даже не поднявший головы, когда мимо него проскочил возбужденный молодой человек. Михаил шел, будто знал точный ориентир, не разу не заплутав в переплетении переходов, и когда услышал приглушенную музыку, сердце его забилось чаще. Это оно вело его, а сердце не может ошибаться!

В просторном зале оказалось многолюдно. На сцене, а скорее невысоком подиуме, у микрофона стоял мужчина в белоснежной рубашке и черных брюках. Рубашка его буквально светилась в полумраке, и Михаил шел на ее свет, как заплутавший корабль в бушующем океане плывет к маяку. Свободных мест было немного, но одно конкретное привлекло его внимание сразу же. Первый ряд и всего полтора метра отделяют его от того, к кому так и хочется прикоснуться. Он как-то сразу почувствовал родство с этим человеком, даже не вслушиваясь в слова, влекомый его голосом, он сидел, открыв рот, заранее веря всему, что услышит.