Александр Форш - Зов черного сердца [litres]

– Иди. – Она все еще не смотрела на него, стараясь казаться спокойной и даже равнодушной, но за нее все говорили заострившиеся скулы и побелевшие костяшки пальцев.

Конечно, никуда он не ушел. Если уйти сейчас, тогда его точно запрут дома, либо еще чего похуже. Нельзя терять едва обретенную свободу! Нужно подождать, набраться терпения и благоразумия. Вот уж чего у него было в избытке, так это – терпения. За тринадцать-то лет успел выработать нужное качество.

Вытерпев бесконечные, повторяющиеся из раза в раз вопросы и наконец оказавшись на улице, Михаил вдохнул прозрачный, пахнущий отдаленной горечью сентябрьский воздух. Мать смотрела, неодобрительно поджав губы, все еще цепляясь в сумку, как за какое-то сокровище.

– Вон автобус наш! – Его толкнули плечом. – Задержи, я не успею добежать!

– Мам, вообще-то у меня сегодня собрание. – Она знала и специально злила его. Нравилось ей его злить. – Возьми такси, зачем в общественном транспорте трястись?

– Нашел богачку! – огрызнулась она. Затем сунула руку в сумку, достала кошелек. – На вот!

Он смотрел на протянутые матерью купюры, не понимая, что происходит. Только что отказалась от такси из-за дороговизны и тут же пытается всучить ему сумму в три раза больше.

– Зачем? У меня есть деньги.

– Лишними не будут, бери. Не хватало еще, чтобы ты на своих собраниях с урчащим животом сидел. Помогает хоть?

– А? Что? – от удивления и неожиданности Михаил не понял, о чем она говорит.

– Собрания твои помогают, спрашиваю?

– Мне там нравится, – искренне ответил он, уйдя от прямого ответа.

– Вот и хорошо. Деньги не экономь, в кафе зайди, или, может, у вас там столовая какая есть. Разберешься, в общем! Сегодня допоздна опять?

Мать сыпала словами, а он стоял, сжимая в кулаке деньги, не понимая, что с ним творится. В груди разливалось непривычное тепло, глаза пощипывало, и в носу было щекотно. В сером тумане он часто плакал, но те слезы другие, больнючие. За те слезы не было стыдно. Может, потому что никто его не видел и можно было реветь сколько влезет, все равно серость сжирала все ощущения, кроме одного – чувства одиночества. Или потому, что слезы оставались единственным напоминанием, что он еще жив?

Эти слезы – совсем другие. Не слезы даже – один намек. Чего плакать-то, когда все замечательно? Вот именно – замечательно! Серый туман рассеялся, нет его больше! Значит, и ныть пора прекращать!

– Спасибо, мам!

Что еще он мог сказать? А деньги ему в самом деле необходимы, как раз сегодня нужно делать взнос. Он и так уже три раза пропускал.

– Ой, ступай давай! Куртку только застегни, ходишь нараспашку!

Он развернулся и поспешил в противоположную от автобусной остановки сторону. Мать смотрела вслед, он спиной чувствовал ее взгляд, даже хотел обернуться, удостовериться, но не стал.

У входа в ДК уже собрался народ, стояли обособленными группками, время от времени косясь друг на друга. Бывший клуб порезали на части, как именинный торт, и раздали в аренду, вот и собирается теперь здесь разношерстная компания. Кого-то Михаил уже знал, им он сдержанно кивал, никогда не подавая руки. С некоторых пор ему стали неприятны прикосновения к посторонним людям, пусть и такие формальные. Сегодня подходить ни к кому не хотелось, он даже подумал постоять в сторонке, пока люди не начнут торопливо заходить внутрь, будто школьники, услышавшие звонок. Возможно, он так и сделал бы, даже порадовался, что все оказались заняты разговорами и никому нет до него дела, когда на плечо легла рука. Он дернулся и резко обернулся.

– Извини, я все время забываю, что нельзя тебя трогать.

Ася стояла в своей сиротской курточке и затертых джинсах, прижав обе руки к груди. На лице странное выражение, точно она готовит какую-то каверзу и вот-вот посвятит его в свои планы.

– Ты вроде не хотела больше приходить. – Прозвучало без малейшего намека на претензию, однако она все равно вздрогнула, чуть дернув плечами и моргнув.

– Не хотела, – не стала спорить она и наконец убрала руки от груди, только для того, чтобы сунуть их в карманы. – Потом взяла и передумала!

– Из-за меня?

– Вот еще! – фыркнула и покраснела. – Надо же такую глупость придумать!

Она не умела контролировать эмоции, и он это знал. Наблюдать за ней было даже забавно. Когда-то давно, еще до серого тумана и бесконечной тоски, у него был хомячок, которого посадили в трехлитровую банку, засыпанную почти наполовину газетными клочками. Вот за тем хомячком ему нравилось наблюдать точно так же. Правда, пушистый комочек все больше спал и только ночью его возня, приглушенная толстыми стеклянными стенками, напоминала, что тот все же способен активничать.