Ши Эрншоу - Зимняя Чаща

Его голос затихает.

Мне хочется притронуться к нему, успокоить, но я продолжаю держать свои руки скрещенными на груди, изучаю каждую черточку его лица, линию скул. Я высматриваю признаки, что Оливер лжет, скрывает что-то. Но вижу лишь глубокое замешательство.

– Я не могу вернуться в лагерь, – говорит он наконец. – Не будь дорога занесена, я ушел бы, но… – тяжело выдыхает он. – Но я застрял здесь.

Оливер вздыхает, и, клянусь, мне кажется, что ветер стихает. Он закрывает глаза.

Потерянная вещь, найденная в лесу. Которая сейчас больше казалась мне лесом, чем парнем.

И я говорю, прежде чем успеваю остановиться, убедить себя, что это плохая идея.

– Хорошо, – на секунду мне становится тревожно. – Ты можешь остаться здесь на ночь.

«На одну ночь», – добавляю я про себя. Еще одну ночь я разрешу спать здесь парню, который говорит так, словно внутри него шуршит легкий ветерок, который не может вспомнить, что с ним произошло в ту ночь. Его взгляд слегка сносит меня с катушек, и мне хочется кричать. Женщины из семьи Уокеров не могут верить собственным сердцам – нашим обманчивым, истекающим кровью сердцам. Этим беспечным, глупым комкам мышц, которые слишком часто бьются, слишком легко разбиваются. Наши сердца слишком хрупкие, чтобы им верить. И все же я позволяю ему остаться.

Я запираю входную дверь и подкладываю поленьев в печь. Когда Оливер присаживается на диван, замечаю, что он все еще держит в руке холщовый мешочек с травами, который я дала ему. Я была уверена, что Оливер выбросит этот мешочек, но он его сохранил.

– Спасибо, – говорит он, и я останавливаюсь у подножия лестницы, раздумывая и вертя кольцо с лунным камнем.

– А я могу тебе верить? – спрашиваю я.

«Слишком поздно ты его об этом спрашиваешь». Конечно, ведь я уже разрешила ему остаться. Позволила своему сердцу биться сильнее, позволила себе поверить, что Оливер может быть другим, не таким, как все. Что он может ощущать внутри себя такую же пустоту, как и я. Интересно, если он ответит «нет» – найду я сил заставить его уйти? Нет, наверное.

Оливер смотрит на меня своими бездонными глазами, и моя голова начинает кружиться, становится легкой, и в ней не остается ни одной мысли. Такое ощущение, что я стою на качающейся корабельной палубе, и нет ни компаса, ни звезд над головой, чтобы направить меня к берегу.

– Я не знаю, – отвечает он наконец, и у меня пересыхает в горле.

«Парень умер. Умер, умер, умер» – эти слова прочно засели у меня в голове, они пустили корни в моем черепе, протянули колючие ветки с ядовитыми цветками, отравили мои мысли.

Внутри меня и внутри дома собирается буря. Темнеет в дверном проеме, тьма выползает изо всех углов, растекается из-под старых скрипучих кроватей.

Вернувшись в комнату, я чувствую себя одиноко, неуютно под собственным одеялом. Потолок чердака кажется мне слишком крутым и шероховатым, похожим на хрупкие кости, которые легко ломаются, рассыпаясь на куски. Я заставляю себя закрыть глаза, но вижу перед собой только мотылька, вспоминаю его белые, как зола, крылышки, приближающиеся навстречу мне из тьмы. Мотылек охотится за мной.

Оливер вернулся из леса.

В ночь, когда бушевала снежная буря, что-то случилось. Что-то плохое.

«Когда видишь бледную бабочку , – не раз говорила бабушка, глядя на меня своими похожими на черные луны глазами, – знай, что смерть неподалеку» .

Уилла Уокер рыдала, рыдала и рыдала. Всю свою жизнь.

Она родилась в 1894 году, зимой, под Луной Тельца. Беспокойный ребенок, она плакала даже тогда, когда летние звезды перестроились на небе, танцуя над ее самодельной деревянной колыбелью. Ее мать, Адалина Уокер, думала, что с малышкой что-то не так – то ли больна она, то ли предвестница чего-то дурного.

Когда Уилле исполнилось шестнадцать, она стояла на берегу озера Щучья пасть и плакала, роняя слезы в воду. И ее слезы переполнили озеро, затопили берега, а само озеро сделалось бездонным.

Ночная тень Уиллы была опаснее большинства других ночных теней. Ее слезы – стоило им это позволить – могли бы заполнить океаны. Утопить людей, вызвать разливы рек и затопить лес.

С тех пор никому не известна глубина озера Щучья пасть, а мать Уиллы заставила дочь всегда носить при себе носовой платок и промокать им каждую скатившуюся по ее щеке слезинку. Только так мир был спасен от нового потопа.

Уилла дважды влюблялась, и дважды ее сердце было разбито.