Гийом Мюссо - Жизнь как роман [litres]

Я неумело вытащила пистолет Рутелли из кобуры и убедилась, что он заряжен. Многие сочинители знают о принципе драматургии под названием «чеховское ружье»: если в первом акте на стене висит ружье, учил русский драматург, то во втором или третьем акте оно непременно должно выстрелить. Это я в тот момент и почувствовала: что оружие появилось у меня в кухне именно для того, чтобы я пустила его в дело.

Сжимая в руке «глок», я поднялась на крышу здания, где в лицо мне ударил бодрящий ветер, слух наполнился городским шумом. Я сделала несколько шагов. Синтетическое покрытие бывшей бадминтонной площадки потрескалось, в лотках с землей – мы с Кэрри выращивали в них овощи – разрослись сорняки.

От свежего воздуха у меня в голове произошел щелчок, вернулась способность думать. От моей впечатлительности был один вред, остро необходима была способность размышлять здраво. Во всей этой истории с самого начала прятался какой-то изъян, порча. Раз квартира была заперта изнутри, Кэрри должна была оставаться там – и точка. Все остальное – иррациональные бредни. Любые другие варианты следовало сразу отвергнуть.

На память пришло утверждение Конан Дойла: если исключить невозможное, то останется одна чистая правда, какой бы невероятной она ни была [5] А. Конан Дойл. Знак четырех. . Как же тогда все это объяснить? Уж не страдаю ли я психическим расстройством, не бьюсь ли в медикаментозном бреду, не впала ли в кому после клинической смерти? Или у меня провалы памяти, ранняя болезнь Альцгеймера? Я была готова рассматривать любой вариант, однако чувствовала, что это только уведет меня в сторону.

Погода изменилась, налетели облака, тростник, высаженный по периметру крыши, гнулся от порывов ветра.

Что-то я упускала из виду, и не просто подробность, нет – нечто основополагающее. Как будто с самого начала опустилась дымовая завеса, заслонившая от меня реальность. Я вроде бы не страдала паранойей, но у меня давно возникало противное ощущение, что за мной подглядывают, хуже того, решают за меня, как мне поступить. Разобраться с этим ощущением рационально было трудно, но в тот момент я впервые почувствовала, что в обманчивой видимости возникла брешь.

Я попробовала разобраться в ощущениях. Откуда берется чувство, что все давно записано и предрешено? Что я не властна над окружающей меня действительностью? И, главное, что кто-то дергает за ниточки, управляя мной, как марионеткой?

КТО ЭТОТ «КТО-ТО»?

Внутри меня уже не первый день разрасталось, разбухало еще одно тревожное чувство: что я пленница. Сколько месяцев я уже не выходила из своей квартиры? Свое затворничество я объясняла себе желанием не попадаться на глаза журналистам и оставаться на месте на тот случай, если Кэрри вдруг появится; но то и другое было, конечно, отговорками. Что НА САМОМ ДЕЛЕ удерживало меня в четырех стенах?

На ум пришла платоновская аллегория пещеры. Участь людей – жить в невежестве, в плену ложных представлений, в пещере, ослепленными ухищрениями интриганов, создающих иллюзии, которые они принимают за истину.

Подобно описанным Платоном людям, пленникам своей пещеры, я засела в своей квартире и, как они, перестала видеть реальность; мне остались доступны только движущиеся силуэты, высвеченные обманчивыми солнечными лучами. Отголоски слов, неверное эхо.

Вот оно: я ослеплена!

Я впилась в эту догадку зубами и ногтями: кто-то намеренно толкал меня к ошибочному восприятию мира. Мое представление о мире и действительность разошлись, до последней минуты я жила во лжи.

Пришло время разорвать завесу неведения, какую бы цену ни пришлось за это заплатить.

Городской шум в моих ушах становился все громче. Гудки автомобилей, полицейские сирены, скрежет строительных кранов, треск перфораторов на соседней стройке… Воздух был насыщен угрозой. Меня страшило то, что я могла узнать. Это был страх узницы перед выходом из пещеры, когда она осознает, что прозябать в темноте удобно, что свет сулит страдание.

Я больше ни в чем не была уверена. «Никто не знает, что такое мир – фантазия или реальность, существует ли разница между воображением и жизнью» [6] Х.Л. Борхес. Вымышленные истории. . Пришедшая на ум фраза Борхеса укрепила меня в догадке, что реальность – не более чем обманчивый глянец.

И опять я каждой клеточкой ощутила вокруг себя сильнейшее присутствие, хотя отлично знала, что на крыше нет никого, кроме меня. Могучий невидимый Другой был вездесущ.