Лин Яровой - Зазеркалье

Потом он включил музыку. Бьющую басом дешёвку про кокаиновые дорожки и шлюх. Я не выдержал.

— Слушай, родной. Приглуши шарманку, будь другом.

— Да ладно, че? Нормальная песня, — возразил таксист. — Качает.

Я глубоко вдохнул.

— Андрей… — погладила меня по руке Лида.

— Попробуем ещё раз, — сказал я и посмотрел в водительское зеркало. — Выключи, пожалуйста, музыку.

Таксист поймал мой взгляд. И тут же опустил глаза. Он словно уменьшился в размерах — вжался в сидение, осунулся и, потянувшись к панели, щёлкнул кнопкой. Музыка затихла.

— Спасибо, — произнёс я, с трудом не добавив крутившееся на языке оскорбление.

Лида улыбнулась и погладила меня по голове.

— Всё хорошо, кот. Не злись.

Я опустил ресницы в знак согласия. Сжал Лидину ладонь и уставился в окно. Очень хотел ни о чём не думать, но мысли летели сами — одна за другой. Все мрачные, словно осеннее небо.

Лес за окном сменился полями. Трава на них пожухла, упала и оголила черноту земли. «Мир умирает, — подумал я. — Всё умирает». Подумал и вспомнил, что скоро придёт зима. Придёт обязательно, как приходит всё неизбежное. Когда мы с Лидой вернёмся в Красноярск, холодный ветер уже сорвёт с деревьев листву. Он обсыплет ею тротуары, забьёт ливневую канализацию, и с первым серьёзным дождем город, как обычно, утонет.

А потом выпадет первый снег. Как всегда неожиданно. Из домов повылезают люди — восторженные, удивлённые, словно и не в Сибири живут. Казалось бы, что диковинного в этой белой искрящейся порошке? Это ведь происходит год за годом. Как можно быть не готовым к тому, что неизбежно наступит?

Как оказалось, можно. Ещё как можно.

«Ты вернёшься в Красноярск один», — мелькнула мысль, и в груди невыносимо засвербело. Захотелось курить. Я попытался успокоиться. Попытался поймать то бездумное тягучее состояние, которое порой наступает, когда очень долго всматриваешься в вид за автомобильным окном.

За грязными стеклами проплывали разрушенные посёлки. Поросшие бурьяном улицы, покосившиеся заборы, дырявые крыши. «Неужели в этих домах до сих пор кто-то живёт?» — подумал я. Безобразные кривые постройки торчали из земли скелетами, словно все эти деревни давным-давно похоронили, но земля их не приняла, и выдавила сгнившие избы наружу.

Посёлок, в который мы ехали с Лидой, был совершенно не похож на эти мёртвые земли. Там, в Роще, всё ещё жила русская сказка, которую не коснулись годы. Будто дух места, спрятавшись за тайгой, пережил все войны, голод, развал страны, а главное — стремительно надвигающееся будущее и перемены, не щадящие никого.

В моём будущем до перемен оставалось меньше трех дней…

В воздухе вновь потянуло рекой. Енисей был далеко позади, но запах большой воды неотступно шёл вслед за нами. «Потому что никакой это не Енисей», — сказал я себе, и курить захотелось ещё сильнее.

Мне стало интересно, где она сейчас? Где её видит Лида? Может, она сидит рядом — вот здесь, на заднем сидении? Или летит вслед за машиной? В белом сарафане, с чёрными глазами, как в одном из рассказов, что я читал в детстве.

«Снова ты пришла. Снова рядом…»

В молодости я был знаком со смертью чересчур близко. В силу профессии. Каждый день чувствовал её дыхание за левым плечом. А после того, как поверил в видения Лиды, работать следователем больше не мог. Смерть стала для меня живой.

Каждый раз, стоя на пороге очередного дома, в котором орали пьяные голоса, я чувствовал, как она смеётся мне в спину. «Заходи, не бойся, Андрей. Всё равно не убежишь, когда захочу прикоснуться. Так иди же, делай свою работу». Я шёл и делал. Боялся, конечно. Бывали моменты, когда приходилось заходить одному в грязные, насквозь пропитавшиеся вонью притоны, сжимая в кармане лишь дешевый китайский электрошокер. К счастью, никто так и не кинулся на меня с ножом, и не ударил ничем тяжелым. Максимум, что случалось — это немного брани и чуть-чуть дерзких жестов. Правда, и они пропадали, стоило намекнуть, кто в доме хозяин. Общаясь с пьяными уголовниками, я, словно заходил в клетку со львами. Не показывать страх. Не суетиться. Знал, что стоит немного проявить слабость, и шанс того, что незримая спутница прикоснётся, тут же взлетит до небес. А я вовсе не хотел взлетать до небес. Тем более я догадывался, что мне скорее в другую сторону — туда, ближе к земному ядру.

«Рай, ад… Такие сказки…» — подумал я. И вспомнил вдруг картину, которую увидел однажды в сети. Кажется, она называлась «Старый рыбак». На ней был изображен старик, опирающийся на трость. Он смотрел с холста чуть исподлобья, совсем как живой. Не злой и не добрый, а просто усталый. У картины имелся секрет. Когда к её середине подносили зеркало, старик превращался то в Бога, то в дьявола, в зависимости от того, какую половину заменяло собой отражение. «Вот и куда ему? — думал я. — В рай или в ад? По каким правилам происходит распределение? В мире нет никого доброго, как нет и злого. А значит нет ни небес, ни преисподней. Всё — сказки. Нет ничего после смерти. Одна лишь тьма. Да и тьмы, наверное, нет. Просто ничего».