Амброз Бирс - Словарь Сатаны (сборник)

Вчера и много дней и ночей до этого мы вели непрерывные бои, постоянно слышался орудийный огонь и иногда ружейные выстрелы вперемешку с одобрительными возгласами — с нашей стороны или вражеской — трудно сказать; смотря кто вырывался вперед. Этим утром, на рассвете враг исчез. Мы двинулись вперед прямо через их земляные укрепления, которые раньше так часто пытались захватить, по брошенным лагерям, по могилам их павших воинов и дальше — по лесу.

С каким любопытством разглядывали мы брошенные вещи, какими странными они нам казались! Ничто не казалось знакомым, даже самые привычные предметы вроде старого седла, разбитого колеса, забытой фляги — все таило в себе ауру тех непонятных людей, что убивали нас. Солдат никогда не поверит до конца, что его враги такие же люди, как он сам, и не избавится от чувства, что они существа другого порядка, иначе воспитанные и живущие не совсем в земных условиях. Малейший их след привлекает его внимание и возбуждает интерес. Они кажутся недоступными, и потому больше, чем есть на самом деле, как предметы в тумане. В каком-то смысле он испытывает перед ними благоговейный трепет.

От леса вверх по наклонной земле идут следы лошадей и колес артиллерийских орудий. Пожухлая трава истоптана пехотой. Видно, что здесь прошли тысячи солдат, они не выбрали лесные дороги. Это важно, тут разница между отступлением и дислокацией.

Среди всадников — наш командир, его штаб и охрана. Лицо его повернуто в сторону далекой вершины, он смотрит в бинокль, держа его в обеих руках, плечи приподняты без всякой необходимости. Так принято, это как бы усиливает значение действия, мы все так делаем. Неожиданно он опускает бинокль и что-то говорит окружающим. Два или три помощника отделяются от группы и легким галопом устремляются в лес, они разъезжаются по рядам в разных направлениях. Мы не слышали слов командира, но и так их знаем: «Прикажите генералу Х. выслать вперед разведку». Все торопятся занять свои позиции; те, кто отдыхал, приводят себя в порядок, и строй принимает надлежащий вид без команды. Кое-кому офицеры предлагают спешиться и осматривают подпруги; тот, кто еще не в седле, торопится сесть на коня.

По краю поля скачет во весь опор молодой офицер на белоснежном коне. Седло у него ярко-алое. Какой осел! Каждый, кто хоть раз участвовал в сражении, знает, что все станут целиться во всадника на белом коне, не говоря уже о том, что красное седло действует на противника как красная тряпка на быка. То, что эти цвета популярны у военных, должно быть, признано как самое удивительное проявление человеческого тщеславия. Похоже, этот выбор продиктован желанием повысить смертность.

Молодой офицер в полной форме — как на параде. Она отливает золотом — синевато-золотистая Поэзия Войны. Иронический смех проносится по рядам, мимо которых он проезжает. Но как он красив! С какой непринужденной грацией держится в седле!

Он сдерживает лошадь на почтительном расстоянии от командующего войском и отдает честь. Старый солдат дружески кивает — очевидно, давно его знает. Между ними происходит короткий разговор; похоже, молодой человек обращается с просьбой, которую старшему товарищу не хочется удовлетворить. Давайте подъедем чуть ближе. Но слишком поздно — разговор окончен. Молодой офицер вновь отдает честь, поворачивает коня и скачет по направлению к вершине холма.

Тонкая линия стрелков, солдат, отстоящих от остальных примерно шагов на шесть, перемещается из леса на открытую местность. Командир говорит что-то горнисту, и тот прикладывает инструмент к губам. Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! Стрелки застывают на месте.

Тем временем молодой всадник уже преодолел сотню ярдов. Он едет шагом, не поворачивая головы, вперед по длинному склону. Как прекрасно! Боже! Мы все отдали бы, чтоб оказаться на его месте, обладать его духом! Он не вытаскивает саблю, его правая рука непринужденно опущена. Ветерок красиво колышет плюмаж на его головном уборе. Солнце любовно, как бы благословляя, освещает его погоны. Он едет напрямик. Десять тысяч пар глаз устремлены на него с таким напряжением, что он не может его не чувствовать; десять тысяч сердец бьются в унисон с неслышным постукиванием копыт белого коня. Он не один — все наши души с ним. Но мы помним, как над ним смеялись. А всадник движется вперед и вперед — к стене с живой изгородью. Ни взгляда назад. О, если б он обернулся, если б увидел нашу любовь, обожание, раскаяние!

Не слышно ни слова; в глубине леса жизнь кипит и жужжит невидимым роем насекомых, но вдоль линий войска — тишина. Величественный командир — застывшая конная статуя. Без движения сидят верхом штабные офицеры, не отрывающие от глаз бинокли. Передовая линия на краю леса учитывает новый характер приказа «внимание!», каждый человек застыл в том положении, в каком осознал, что происходит. Эти огрубелые, опаленные войной люди, для которых смерть в самых страшных ее проявлениях — факт ежедневной жизни; спящие на земле, сотрясающейся от грохота пушек, обедающие под летящими снарядами и играющие в карты подле трупов близких друзей, — все они с бьющимися сердцами, затаив дыхание, следят, что происходит с одним человеком. Таков магнетизм мужества и жертвенного подвига.