Иринарх Кромсатов - Лярва

— Я тебе сказала: пей! Пей! Пей! Пей!

Девочка кашляла, испуганно таращила глаза, задыхалась. И тогда мать, пригнув её голову к столу, ударяла по спине, давая прокашляться, затем вновь запрокидывала голову и снова и снова, раз за разом вливала в её рот водку, которая отчасти изливалась наружу, стекала по подбородку на шею, но попадала и внутрь, обжигая горло и желудок суровым пламенем.

Наконец стакан был опорожнен и мученица была отпущена. Пока она приходила в себя, мотала головой и восстанавливала дыхание, утирая стекавшие по щекам слёзы, её мать лихо, двумя- тремя глотками влила в себя другой стакан, точным и не лишённым изящества движением руки вытерла губы и уставилась тяжёлым взглядом на лежавший посреди стола ужасный инструмент. Он метал сквозь слой ржавчины тусклые блики на стены и властно, неудержимо притягивал к себе взгляды как истязуемой, так и истязательницы.

На часах было без четверти двенадцать, до Нового года оставалось совсем немного времени, однако девочке суждено было встретить этот праздник в океане боли и ужаса.

Никто не пришёл ей на помощь, ни один человек не явился поздравить Лярву с наступающим Новым годом — и тем чудовищнее было дыхание второй волны страха, повисшей в воздухе и тихо, исподволь кравшейся к ребёнку в этой мрачной и грязной комнате.

Лярва встала, взяла на подоконнике маленький огарок свечи на полиэтиленовой крышке вместо подсвечника, зажгла его и поставила в центр стола. Протянув левую руку, она крепко ухватила ею маленькую бесчувственную кисть дочери, положив её на стол. Затем правой рукой взяла ножовку, подержала её лезвие в пламени свечи. Лицо её сохраняло тупо-сосредоточенное выражение. Чуть покачнувшись, мать наклонилась и долго всматривалась в предмет своей предстоящей деятельности — в обмороженную руку дочери. В этот момент Сучка отвернула голову и зажмурилась. Она отчётливо ощутила, как с затылка на спину закапали крупные капли обильного пота, а вся верхняя половина тела начала сотрясаться от крупной истерической дрожи. Одновременно в голове всё поплыло и закачалось под влиянием поступившего в кровь алкоголя. Волна тошноты подкатила к её горлу и на короткое время заглушила все другие чувства.

Тем временем Лярва всё ещё приноравливалась и примерялась, в каком месте ей лучше всего отпиливать руку своей дочери. Кисть девочки была тёмная и бесчувственная, однако сразу от запястья начиналась здоровая белая кожа. Не желая оставлять на теле мёртвые ткани во избежание гниения и гангрены, Лярва отступила от тёмной кожи в белую сторону самую малость, не более полусантиметра, и решительно поднесла к беспомощной плоти ребёнка хищно сверкнувшую ножовку.

И в самый тот момент, когда народ огромной страны соединил в общем звоне бокалы с шампанским, когда воздух оглашали фейерверки и радостные крики, когда сердца миллионов слились в трепетном ожидании чуда, — ужасающий, непредставимо пронзительный, леденящий кровь и душу крик ребёнка потряс стены мрачного дома Лярвы. И сквозь этот раздирающий сердце, захлёбывающийся и задыхающийся вопль девятилетней девочки слышался иногда и негромко другой звук, звук совершенно другого рода — тихий, елозящий, маниакально терпеливый и настойчивый.

Это был скрежещущий звук ножовки, отпиливающей кисть руки. Затем — второй руки. Потом — стопу ноги. И второй ноги.

Не только ребёнок, но и взрослый не выдержал бы этого ужаса в ясном сознании. По счастью, сознание оставило девочку ещё при начале экзекуции.

Когда мать вовсю трудилась над первой кистью своей дочери, крик вдруг застыл на устах жертвы, голова откинулась назад, глаза закатились, и всё, что Лярва слышала после, были редкие и тихие стоны — стоны созерцающего кошмар человека. Впрочем, они нисколько не беспокоили женщину. Подобная толстой волосатой паучихе, высасывающей соки из нежной бабочки, она хлопотливо и в поте лица воплощала в жизнь совет Волчары, проявляя при этом трудолюбие, целеустремлённость и неустанность, которые трудно было предположить в ней.

Время, закостенев на миге кошмара, медленно и с трудом подвигалось вперёд, царапая пространство комнаты своею неторопливостью. И сквозь красное, потное, вязкое марево мучения, повисшее в воздухе и пахнувшее терзаемой плотью, четыре раза слышались звуки падения откромсанных конечностей в грязное ведро из нержавеющей стали.

Наконец всё было кончено.

Девочка была в болевом шоке и без сознания. Лишённая врачебной помощи, она раскачивалась на пороге пропасти, именуемой смертью, и её низвержение в эту пропасть казалось скорым и неминуемым. Холодный и равнодушный вестник смерти, скользнув, приблизился к истязуемой, склонился над нею и застыл в неподвижности, колеблясь и размышляя, что делать далее.