Иринарх Кромсатов - Лярва

Опять зазвонил телефон.

Надо ответить, хотя надо и мчаться в больницу.

С трудом поднявшись на ноги, Колыванов слабым голосом выдавил из себя: «Слушаю», — и, поморщившись, принуждён был отдалить телефон от своего уха. Это был Замалея, и это была истерика. Колыванов долго вслушивался в гневные, исступлённые речи такого же отца, как и он, отца, тоже потерявшего ребёнка. Причитания, взывания к совести, требования, слёзы, робкие просьбы успокоить чем-нибудь ободряющим, исполненные надежды вопросы о том, не арестована ли уже Лярва и не найдена ли при ней девочка, — весь этот чудовищный выплеск нервов, страданий, горя, страха, ужаса и отчаяния захлестнул Колыванова и долго не давал ему вставить ни единого слова. Наконец силы, кажется, оставили Замалею, и можно было расслышать только его рыдания. Тяжело вздохнув, Колыванов ответил:

— Это произошло вчера днём? Я вас понимаю. Я сам только что потерял сына. Виновница — тоже она. Но это её последние злодейства! — Он оглушительно ударил кулаком по двери, которая вся сотряслась и задребезжала, точно лист жести. — Завтра! Вы слышите? Уже завтра мы положим конец этому безумию! Облава назначена на первое сентября. Через день, всего через какой-то день мы её возьмём, будьте уверены! Нас много, и мы победим! Добро должно победить Зло, и Добро победит Зло! — Он помолчал, восстановил дыхание, унял в себе взметнувшуюся волну истерики, и ровным голосом добавил: — Завтра всё кончится.

Занималась заря тридцать первого августа, когда ход развития событий неожиданно для всех приобрёл стремительный, лавинообразный характер.

Тридцать первое августа.

Девять часов вечера. Баба Дуня

Вот уже неделю Сучка жила и ночевала у бабы Дуни. Хотя процедура удочерения не была ещё завершена и окончательные документы не получены, однако руководство детского дома, вполне уверенное в результате, соглашалось под честное слово отпускать девочку к её почти уже официальной приёмной родительнице.

Дом бабы Дуни был маленьким двухэтажным домиком сталинской постройки на восемь квартир, с высокими потолками, удлинёнными оконцами, дощатыми скрипучими полами и деревянными же лестницами в подъезде, с чрезвычайно толстыми стенами и чрезвычайно же облупившеюся с внешней стороны дома штукатуркой. Впрочем, имея крайне неприглядный вид снаружи вследствие своей старости, он по той же причине имел и весомые преимущества для жизни: например, был очень тёплым, превосходно выносившим суровые сибирские зимы и, кроме того, отличался прекрасною звукоизоляцией благодаря толщине стен. Последнее обстоятельство было немаловажным, ибо статус ветхого и устаревшего жилья, лишив сей дом привлекательности в глазах молодёжи, тем самым обрёк его участи иметь жильцов либо очень пожилых, либо очень пьющих (со всеми сопутствующими издержками).

Для полноты картины можно добавить, что и вся часть города, в которой проживала баба Дуня, была сплошь таковою, состоявшею из таких же маленьких, древних, двухэтажных домишек, построенных на века, которые так и кажется, что перестоят все современные краснокирпичные муравейники. Этот городской уголок вследствие старости и какой-то щемящей патриархальности своей буквально утопал в зелени — зелени как от бесчисленных палисадников, насаждаемых бесчисленными старушками, так и от обширных и тенистых крон огромных старых деревьев, нависавших над крышами домов и покрывавших эти крыши многолетними слоями листьев, почек и веточек. Палисадники круглое лето производили цветение самых различных цветов, услаждавших обоняние и зрение при прогулках, а деревья производили прохладную тень над дорожками, тогда как осенью, одевшись в цвета золота и багрянца, соревновались своею пьянящею красотою с красой летнего разноцветья. Одним словом, это был типичный «бабушкин» уголок города.

Квартира бабы Дуни состояла из двух небольших комнаток, хотя и не видевших давно ремонта, с отслоившимися кое-где обоями и со стёршеюся кое-где краской на деревянном полу, но, однако же, комнаток очень чистеньких и уютных. Нечего и говорить о том, что стоявшие на окнах гераньки, бегонии, сенполии, цикламены и прочие растения, несмотря на объединённые свои усилия, не могли перебороть стойкий кошачий дух, производимый двумя кошками — не меньшими хозяйками жилища, чем сама баба Дуня. Эти две царственные особы отнеслись к новой своей сожительнице со свойственной этим животным смесью высокомерия, насторожённости, равнодушия и с установлением раз навсегда границ дозволенности и недозволенности. Впрочем, Сучка, всю жизнь любившая собак и самым своим выживанием обязанная одной из них, относилась к кошкам совершенно равнодушно, едва замечала их присутствие и не пыталась их ласкать либо как-то иначе вторгаться в их личное пространство.