– Бедняжка, – приговаривала тетя Морген, снимая с Элизабет одежду. – Сколько раз я раздевала твою мать, когда она была беременна тобой. Она стала до того неуклюжей, – тихонько засмеялась тетя, – положишь ее на бок, а перевернуться она уже не может. Вот так, теперь ночнушка. Она только в последние пару месяцев согласилась, чтобы кто-то – из женщин, имеется в виду, – ей помогал, и то подпускала меня одну. Она всегда была скрытной. А у тебя, надо сказать, не ее фигура – отцовская. Другую руку, детка. Она была красавицей, моя сестра Элизабет, но по уши в грязи. А теперь – грелка и чудесная сонная таблеточка.
– Но я уже почти сплю, тетя Морген.
– Не то будешь опять всю ночь ворочаться.
Ступая как можно тише, тетя Морген направилась к двери, но по дороге все-таки задела ночной столик. Наконец она погасила свет и ушла. Оставшись одна в темноте, Элизабет попыталась уснуть. Тетя неплотно прикрыла дверь – не потому, что беспокоилась о племяннице, которая могла позвать ее ночью, а просто по забывчивости, – и Элизабет слышала, как она плавно переместилась из гостиной в кухню и хлопнула дверью холодильника, гордо бормоча себе под нос, что она себя чувствует отменно и уже стольких пережила на этом свете.
Мерзкая старуха, подумала Элизабет и тотчас поразилась самой себе, – тетя Морген всегда была к ней очень добра.
– Мерзкая старуха. – Она поняла, что произнесла это вслух. А если тетя услышит? Элизабет хихикнула. – Мерзкая старуха. – На этот раз вышло и правда громко.
– Ты меня звала, детка?
– Нет, спасибо, тетя Морген.
Лежа тихонько в своей постели, чувствуя, как в темноте боль понемногу отступает, Элизабет почти беззвучно напевала мелодию. Некогда модные, а теперь позабытые мотивы, обрывки музыки из далекого прошлого, детские песенки – все смешалось в этой мелодии, и, напевая ее, Элизабет уснула. Она не слышала, как, все же решив проведать племянницу, тетя Морген подошла к двери и шепотом спросила:
– Все хорошо, детка?
Проспав всю ночь, тетя Морген обычно вставала в дурном расположении духа. Элизабет привыкла видеть ее такой по утрам. Она полежала минут десять, зная, что, уже не заснет, и, легонько пошевелившись, решила, что после сна спина болит гораздо меньше и вполне можно идти на работу. Головная боль все еще пульсировала где-то в затылке, и Элизабет сделала непроизвольное, но давно вошедшее в привычку движение – изо всех сил потерла шею сзади, словно хотела подавить нервные импульсы, заглушить боль. Это было одно из ее навязчивых движений, и голове оно не приносило ни малейшего облегчения. Спустившись вниз, как всегда, опрятно одетая, Элизабет прошла на кухню, где тетя Морген, все еще в халате, с мрачным видом пила кофе.
– Доброе утро, – сказала Элизабет и отправилась к холодильнику за молоком. Сев за стол напротив тети Морген, она повторила: – Доброе утро, тетя.
Ответа не последовало. Элизабет подняла глаза, – тетя смотрела злобно, туманный взгляд, какой обычно бывал у нее по утрам, куда-то исчез.
– Голова уже меньше болит, – робко сообщила Элизабет.
– Оно и видно. – Угрожающе постучав пальцем по чашке, тетя Морген опустила уголки рта и прищурила глаза, отчего лицо ее приобрело язвительное выражение. – Я рада, – сказала она низким голосом, – что тебе стало настолько лучше, – ты даже смогла встать с кровати.
– Я решила пойти на работу. Я…
– Я не о теперешнем твоем состоянии. Я о том, что было около часа ночи. – Дрожащей от ярости рукой тетя Морген зажгла сигарету. – Когда ты решила выйти погулять.
– Но я никуда не выходила, тетя Морген. Я всю ночь спала.
– Ты правда думаешь, я не знаю, что происходит в моем собственном доме? Ты, великовозрастное дитя, правда думаешь, что я куплюсь на твое притворство, буду жалеть тебя, приносить грелки с таблетками, укладывать в постель, заглядывать к тебе, буду сама доброта, а ты за все эти старания будешь надо мной насмехаться? Ты правда думаешь… – тетин голос сделался нестерпимо громким, – я не знаю, что ты вытворяешь?
Элизабет лишилась дара речи. Как в детстве, когда ее ругали, она потупила глаза в стакан с молоком, сцепила пальцы в замок и затихла, только губы ее дрожали.
– Что ты молчишь? – Тетя Морген откинулась в кресле. – А?
– Я не знаю, – пролепетала Элизабет.
– Чего не знаешь? – Тетя было смягчилась, но потом снова повысила голос: – Чего ты не знаешь, дуреха?
– Не знаю, о чем ты говоришь.
– О том, что творится в моем доме, о твоих выходках, о грязных, ужасных, отвратительных делишках – уж не знаю, чем ты там таким занимаешься посреди ночи, что даже родной тетке сказать не можешь и крадешься, как жалкий воришка, с туфлями в руках…
Читать дальше