Виталий Михайлов - Паутина

– Да вот, рассказывал ринам о цирке, – говорит служитель.

Сейчас его лицо – само добродушие.

– В этом нет необходимости – они всё увидят сами. Вы можете быть свободны.

Канос кивает и быстро скрывается за дверью.

Воцаряется тишина. Лейен смотрит на детей, они на него. С минуту никто не произносит ни слова.

– Что ж, – прерывает молчание наставник. – Все готовы? Тогда пройдемте в зал.

Ночь медленно опускается на Дом, неукротимо завлекая его в свои объятья. Темнота вынуждает служителей всех блоков зажигать в коридорах факелы, а в комнатах – свечи, но снаружи дом всё равно кажется холодным и пустым склепом. Хотя это только наше ощущение, какая-то часть обитателей здания всегда бодрствует, отчего дом вечно наполнен светом и голосами.

В блоке 2Б сейчас тихо. Рины всё ещё смотрят свои сны, что-то бормоча под нос, а наставник Лейен, сохраняя присущее ему невозмутимое выражение лица, стоит у стены и прислушивается к их голосам. Служитель Тио сидит в комнате современности, наблюдая за появляющимися перед его глазами обрывками нашей жизни – этакий голографический интернет. Служитель Канос на своей кровати листает журнал с красочными фотографиями новейших моделей автомобилей. При этом он облизывает губы, а в его глазах горит вожделение.

Мы же на время оставляем блок и поднимаемся наверх, в центральную башню.

Настоятельница сидит за столом, подпирая голову руками, и с грустью смотрит на лежащую перед ней фотографию. На ней запечатлена молодая женщина с младенцем на руках. Ребёнок мирно спит, и на его нежных алых губках застыла трогательная улыбка. Глаза женщины излучают бесконечную любовь к этому милому, беззащитному созданию, сладко спящему в её объятьях. Кажется, вся фотография наполнена теплом и добротой, на какую только возможно материнское сердце.

На настоятельницу фотография произвела неизгладимое впечатление. 400 лет назад, когда она была ещё 14-летней девочкой, живущей в маленькой французской деревеньке, пылкая юношеская любовь чуть было не привела её к браку с семнадцатилетним красавцем Жаном, также отвечавшим ей взаимностью. Однако тяга юноши к военной службе оказалась сильнее влюблённости, и Жан записывается в действующую армию. Анна провожает его, не говоря ни слова, не в силах оторвать взгляда от глаз любимого, надеясь на его скорое возвращение, после которого она сможет родить ребенка, и он обязательно будет похож на своего отца.

Жан погиб через две недели – ядром ему оторвало голову. Вместе со смертью любимого рухнули все надежды и планы Анны. После уничтожения их деревни, потеряв всех своих близких и кров, чудом избежав гибели, она находит приют в церкви, а после в монастыре.

Служению богу, забравшему у неё всех, кто был ей дорог, она посвящает следующий период своей жизни, и в возрасте двадцати восьми лет умирает от холеры. Но попадает не в рай, а духовную семинарию. После пятидесятилетнего обучения она получает должность настоятельницы Дома, и тем самым переходит на высшую служебную ступень. Под её надзором оказываются четыре тысячи человеческих душ, которые по иронии судьбы, а точнее по высшей воле, всегда выглядят как дети – символы непорочности и чистоты. Дети, которых у неё никогда не было. Три сотни лет она взирала на них с должным уважением, но без трепета сердца, однако с недавнего времени всё изменилось. Пришел он, и всё полетело кувырком.

– Не стоило мне об этом думать, – говорит она вслух и поднимается из-за стола.

Но Анна спохватилась поздно. Сквозь щели в ставнях в комнату врывается ветер (большинство свечей гаснет), а вместе с ним и огромная чёрная тень. Она нависает над одним из кресел, медленно меняет форму и превращается в худого седоволосого мужчину в чёрном костюме и алом галстуке.

– Даже не знаю, как тебя приветствовать, Анна, – говорит он, обнажая ослепительно белые зубы. – Сказать «добрый вечер» – язык не повернётся, «здравствуйте» – тем более, так что я в затруднении.

– Боже, спаси и сохрани, – шепчет Анна, крестясь.

– Фу! Только без этого, – морщится мужчина, всем своим видом изображая брезгливость. – Я освобождаю тебя от никому не нужных сейчас молитв.

– Спасибо.

– Или ты непосредственна как ребёнок, или считаешь меня дураком. Ведь этим словом ты опять просишь его о спасении. Он не поможет тебе, так что садись, и побеседуем.

Настоятельница чувствует себя как кролик под холодным немигающим взглядом удава. Страх сковывает её тело, и она понимает, что не может пошевелиться. Ей кажется, что вот-вот изо рта мужчины высунется жало, и он прыгнет на неё, чтобы сжать в объятиях своего длинного сухого тела. Потом оцепенение проходит, и она безвольно падает в кресло.