Кейт Хэмер - Похороны куклы

Краем глаза я заметила что-то вьющееся – неторопливого червяка, разбуженного ранним теплом. Он хрустел веточками, продвигаясь вперед, и свежие листья волнами поднимались по обе стороны его толстого серого тела. Вот он заполз между двумя фигурками из прутиков, свернув одну из них на сторону.

Потом тишину где-то неподалеку нарушил треск, шум, с которым кто-то перелезал папоротник и упавшие ветки или распихивал их ногами.

– О нет, – выдохнула я, отталкиваясь пятками от мягкой земли в попытке распластаться по стволу.

Поздно. Несмотря на то что уже рассвело, луч снова зажегся и уперся мне прямо в глаза. За ним угадывался силуэт высокого мужчины. Я узнала его грузную фигуру. Это был сосед с другого конца нашего ряда домов.

– Мик, я ее нашел. Она здесь.

Луч фонарика качнулся, уходя от моего лица, когда сосед отвернулся и заговорил. Голос его был полон воодушевления: он точно уверен, что все сделал правильно.

– Мик. Она тут, тут она! – снова крикнул он, светя фонариком мне прямо в лицо.

Слева от меня раздался треск. Потом шаги замедлились, стали легче; уверенная походка, так ходят те, кто может расслабиться, потому что погоня окончена. Фонарики погасли. Утро все сильнее пробивалось сквозь полог леса – бледное, словно от нездоровья, но внезапно высветившее и обозначившее набросанный передо мной хлам.

– Дешевый фокус. – Мик приблизился, слегка запыхавшись; его силуэт меня поразил, он был точно уменьшившийся великан. – Старый фокус, подушка в кровати. С чего ты взяла, что это сработает, если оставила калитку в саду распахнутой настежь, не возьму в толк.

– И вот она, поглядите.

Он сунул указательные пальцы в передние карманы джинсов и оттопырил зад.

– Мы думали, нас обокрали. Думали, воры все еще могут быть в доме, прячутся. – Он опустил взгляд. – Это еще что?

Носком ботинка он поворошил то, что лежало передо мной на земле. Я увидела все это его глазами. Что-то случилось ночью с фигурками, я заметила, что они начали меняться перед тем, как уснула, и теперь преображение завершилось. Они стали отвратительными: рты, скалящиеся с лиц-каштанов, спутанные и потускневшие волосы из травы. Они казались недостающим звеном между обезьяной и человеком, еще не открытым видом. Волосы с головы куклы отвалились, как маленький паричок, открыв блестящий череп из каштана.

– Господи, да что?.. – произнес Мик, и отвращение поглотило черты его лица.

Когда Мик вел меня через задний двор, казалось, что от его настроения рубашки, сохшие на веревке, забились и захлопали манжетами.

В доме его раздражение обернулось пчелами. Готовыми к нападению пчелами, жужжащими у подножья лестницы. Я почти слышала их у себя в комнате. Волшебство прошедшей ночи – от него остался лишь тонкий дымный след, висевший над разрушенным садом; я видела его из окна. Было еще рано, солнце не поднялось над темными деревьями напротив. Когда поднимется, дым совсем растает.

Снаружи Мик раньше выращивал душистый горошек для своей настоящей дочки, для малышки Труди, так мне говорили. Соседи по-прежнему дарили ему душистый горошек в память о ней, и иногда он приходил домой с цветком в петлице. Больше всего ему нравились белые, с бледно-зеленым чашелистиком цветы. Сладкий аромат плыл по дому, пахло призраком Труди, и я начинала бояться, что в коридоре покажется ее складчатое лицо, тронутое зеленью. От горошка, как и от нее, теперь не осталось и следа. Все ушло в траву и длинные желтые сорняки.

Разъяренные пчелы у основания лестницы грозились двинуться наверх. Я прокралась по полу и приоткрыла дверь.

– Эй, – позвала я сквозь щель.

Внезапная тишина. Мое дыхание с хрипом ударялось в деревянную дверь.

– Барбара, ты там? – Я слышала, как дрожит мой голос. – Я говорю…

– Руби, иди сюда, сейчас же.

Это был он.

Они стояли двумя темными фигурами, спиной к свету, падавшему сквозь стеклянный полумесяц в двери. Почти единое существо, полголовы в торчащих в стороны кудрях.

Голова разделилась.

– Ты только посмотри на себя, – сказал папа.

Я опустила глаза: ночная рубашка спереди была в грязи, между пальцами ног застряла земля.

– Мик, Мик, ну правда…

Барбара, прижав пальцы к себе, мяла слегка выпиравший живот.

Он шагнул на нижнюю ступеньку.

– Заткнись, твою мать, – сказал он.

Вокруг его рта и носа пестрело пунцовое пятно, как сырая говядина с мраморным жирком. Мне это зрелище было знакомо. Стоило ему появиться, могли полететь и оплеухи, как птичьи крылья, хлопающие меня по голове.