Светлана Орловска - Cон

Я в ужасе инстинктивно делаю шаг назад и, не удержав равновесия, падаю. Это служит сигналом к действию самого крупного из них – он без промедления кидается на меня, метя в шею. Я лишь успеваю заметить желтизну оскаленных клыков, да на верхней ветке дерева облюбованную мной птичку, из глазной орбиты которой на меня смотрит зияющая пустота.

Страх моментально замораживает душу, заставляя тело безвольной массой покорно ждать своего конца. Как в замедленном кино смотрю прямо в пасть нависающего надо мной чудовища. На мгновение вспыхивает темнота- словно экран кино погас. Но уже в следующую секунду я понимаю, что это огромная черная масса молнией вклинилась между гиеной и мной. Cеро – черным комом они катятся по траве, рыча и брызгая кровавой пеной. Потом черная масса отслаивается, оказываясь сверху. Это крупная, взрослая волчица. По ее сильному телу волнами мышц расходится напряжение, пока она держит мертвой хваткой горло противника. Развязка битвы так же стремительна, как и начало.

Я слышу отчаянный хрип, беспомощно скатывающийся в недра груди умирающего в конвульсиях животного. Дождавшись пока последняя судорога стихнет, волчица оставляет труп и занимает позицию между мной и оставшимися пятью гиенами. Они пока не атакуют, но и уходить похоже не собираются. Удерживая их в поле внимания, волчица смотрит на меня своим пронзительно зеленым глазом, в доли секунды включая у меня в голове все ту же сигнальную лампочку. Беги! Спасайся! И дежавю уже управляет моим телом с той лишь разницей, что нет знакомых ступенек и спасительной дермантиновой двери. Убегая, слышу за спиной рык, хрипы и звук рвущейся плоти. Но вскоре все это вытесняет стук сердца в ушах. Я во всю прыть мчусь к противоположному краю поляны и, разрезая собой кусты, скрываюсь за широкими деревьями.

Не помню сколько времени я так бежала. Потом еще долго иду быстрым шагом, насколько позволяют мне мои измученные ноги. Страшно хочется пить. Язык пересох от жажды. Я уже ни о чем не могу думать, кроме воды. На счастье, замечаю родничок, спрятанный между двумя большими валунами. Припав к нему пересушенными губами, жадно вбираю чистейшую, ледяную влагу. Напившись вдоволь, зачерпываю воду ладошками и ополаскиваю лицо. Становится легче, но щеки все еще продолжают гореть. Я устраиваюсь в густой тени, полулежа под валунами, прикладывая пылающее лицо к приятной прохладе мха. Ни о чем не хочется думать и ничего анализировать в этот момент. Клонит в сон…

Пробуждаюсь от очень слабого звука людских голосов, долетающего со стороны севера. Я поспешно умываю лицо и отправляюсь в ту сторону. Пройдя метров сто, останавливаюсь и прислушиваюсь. Ничего не слышно. Неужели показалось? Я уже готова расплакаться, когда легкий ветерок сменив свое направление с севера на юг, снова приносит мне надежду. Bскоре я все отчетливей слышу спасительные голоса и, в конце концов, выхожу из чащи леса, попадая в небольшую деревню, жители которой собрались в ее центре, плотным кольцом обступив высокий деревянный столб. Видя только его верхушку из-за спин людей, я начинаю пробираться ближе к нему, чтобы понять, что собрало здесь всю деревню. Мое любопытство подстегивают периодические крики одобрения и улюлюканья, расходящиеся в толпе, как волны от брошенного в воду камня. Кое-как втиснувшись между стоявшими в первом ряду седовласым мужчиной и женщиной, державшей младенца на руках, я наконец-то вижу, что здесь происходит. Представшая картина на мгновение лишает меня дара речи. Глаза отказываются верить в происходящее. Я понимаю что большой столб – это столб позора, к основанию которого привязана маленькая, худенькая, босая девочка, лет восьми – максимум десяти. На ней легкое платьице неопределенного цвета, сильно испачканное, с болтающимся на ветру куском оторванного, почти кукольного рукавчика. В первый момент я пытаюсь объяснить себе, что это просто элемент какого-то праздничного ритуала. Что это все не всерьез. Поворачиваюсь к толпе, пытаясь в лицах найти тому подтверждение. И наталкиваюсь на то, что ужасает, что не укладывается в голове. Я как будто попала в толпу, где вместо лиц – маски на честь хэллоуина. Искаженные ненавистью, злобой, они изрыгивают слова проклятий, оскорблений, требуя все большего и большего наказания для их маленькой жертвы. Только изредка гримаса злобы сменяется чувством удовлетворения на их лицах. После того, как очередной ребенок – доброволец из толпы, громко подстрекаемый взрослыми, плюет в девочку или отвешивает ей пощечину. Oна покорно принимает наказание. Белокурая головка с длинными, спутанными волосами низко опущена. Я не вижу ее лица. Вижу только как беззащитное, хрупкое тельце бьет сильный озноб. Меня тоже пробирает дрожь. Я все еще надеюсь встретить в толпе хоть одно человеческое лицо. Не может быть, чтобы не было никого, кто испытывал бы сострадание к ребенку. Смотрю на лицо рядом стоящей женщины, которая держит младенца. Периодически она опускает глаза на малыша. На лице появляется нежность к этому своему, родному комочку. Полюбовавшись на свое чадо, она снова смотрит на девочку. Мне трудно в это поверить, но я вижу, что для нее это всего лишь зрелище и, чем сильней она прижимает к груди своего ребенка, тем хладнокровней готова линчевать чужого.