Виктория Карманова - Молчание Соловья

Внутреннее убранство феликсова убежища вполне соответствовало внешнему облику дома. Узкий, длинный и темный коридор, по которому последовали братья, был заставлен пыльными картонными коробками, завален тряпочными узлами, ржавыми велосипедными колесами разного размера, на покрышках которых засохла вековая уличная грязь, лыжными палками без лыж и прочей дребеденью.

Братья вошли в сумрачную комнатку с маленьким тоскливым окном, за которым открывался такой же безрадостный, монотонный вид на глухую стену соседней новостройки. Недостаток солнечного света не позволял создать даже приблизительного представления о размерах комнатки, вместившей на своей территории старый комод, пару покосившихся этажерок с книгами, диван с протертой обивкой и большие напольные румынские часы-шкаф с позеленевшим медным циферблатом. Посреди комнаты стоял круглый стол, накрытый темно-красной плюшевой скатертью с бахромой, и пара венских гнутых стульев.

Паляев в замешательстве огляделся и не сразу заметил Феликса, который затаился под ветками некогда роскошной пальмы, доживающей свой век в скучной, рассохшейся кадке. Паляев-старший сверлил Паляева-младшего выжидательным взглядом и молчал.

Ивану Тимофеевичу стало невыносимо тоскливо. Захотелось на улицу, где светило осеннее солнце, и катались под ногами на сухом асфальте коричневые лакированные шарики вызревших каштанов. Собравшись с силами, он еле выдавил из себя:

– Ты, вот, написал. Я и пришел. Ну, как бы проведать.

Феликс осторожно выбрался из-под пальмы и приблизился к Ивану Тимофеевичу почти вплотную, продолжая цепко и выжидательно вглядываться в его лицо.

– Ты что – без шляпы? – осведомился Феликс словно бы с некоей опаской.

– В смысле? – подивился Паляев неуместному вопросу, – там вообще-то тепло. Да и не ношу я шляп. Не носил никогда.

– В самом деле? – Феликс вздохнул с явным облегчением, – это хорошо. Очень хорошо. Хотя, как еще посмотреть. Может?… А впрочем…

Паляев, сбитый с толку странным поведением брата, не знал, что ответить. Ему и без того сложно было подобрать подходящие для такого случая выражения, а бессмысленные вопросы Феликса окончательно выбили его из колеи.

– А давай-ка, братец, выпьем за наше увидение! – настроение Феликса внезапно улучшилось, причем настолько, что он даже попытался приобнять Ивана Тимофеевича за плечи, не выпуская из рук кухонный нож, облепленный рыбьей чешуей. Вышло как-то неуклюже. Однако на фоне прочих несуразностей, с самого начала сопровождавших появление Паляева, этот конфуз не очень-то и бросился в глаза.

– Да, пожалуй. Не мешало бы, – согласился Иван Тимофеевич, и Феликс с неожиданной прытью исчез на кухне.

Оставшись один, Иван Тимофеевич с облегчением вздохнул и немного расслабился. Оглядевшись, он прошелся по комнате и остановился возле книжных полок, трогая корешки ветхих изданий.

В памяти его возникли картины далекого детства. Вот они с Феликсом, держась за теплые мамины руки, идут в гости к бабушке. Бабка – потомственная дворянка, пережившая голод и репрессии, но несгибаемая, как Снежная Королева, величественно восседает в своем кожаном «вольтеровском» кресле и ведет аристократическую беседу с невесткой. Братья, затаив дыхание, обследуют настоящие сокровища, которыми в изобилии заставлены полки витых этажерок. Там можно было найти и стеклянные розеточки, и плетеные из цветного бисера безделушки, и фарфоровых китайцев, и мудреных зверушек, вырезанных из моржовой кости, и колоду затертых гадальных карт. Миниатюрные модели парусных судов соседствовали с пожелтевшими фотографиями в резных рамках, а огромные морские раковины и засушенные крабы – со шкатулками, открывать которые нельзя было под строжайшим запретом. Казалось, само время остановилось и осело там, обретя конкретное вещественное воплощение.

Но здесь, в квартире Феликса, сколько не ищи, не находилось никаких материальных следов, оставленных прошедшими годами. Будто живущий здесь человек так и сразу и родился глубоким стариком, завернутым в свой полинялый халат, не отягченный никакими воспоминаниями о прожитой им большой и интересной жизни. Тут даже не было ни телевизора, ни радиоприемника, ни проигрывателя или магнитофона. Лишь книги, часы, пустые пыльные шкафы да сохнущие, заброшенные растения – все выглядело как декорации в спектакле плохого режиссера, который не позаботился придать им хотя бы минимум реалистичности.