Альберт Санчес Пиньоль - В пьянящей тишине

– Много ли сотрудников живет на острове? – спросил я.

– Вам придется поскучать, – ответил собеседник.

Я потребовал только одного: чтобы мое имя не фигу­рировало ни в каких списках. Он согласился раньше, чем я успел закончить фразу. Увидев мою подпись под контрактом, он не смог скрыть радости. Он воображал, что ему удалось меня провести.

Прочитав письмо, я оставил затею распаковывать ящики. Силы покинули меня. Я опустился на де­ревянный табурет, будто пробежал много кило­метров. Что мне было делать? Я подумал, что сейчас не­подходящее время для уныния. С грустью нельзя справиться, сидя на одном месте, а потому решил дей­ствовать энергично. Мне показалось, что неплохо было бы пройти еще раз до другого конца острова. Даже если мне не удастся помириться со смотрителем маяка, по крайней мере, я немного проветрюсь и разгоню вос­поминания. Возможно, этот субъект и не был помешан­ным, просто в момент нашего прихода на него что-то нашло. Я был готов извинить его. В самом деле, капитан бесцеремонно вторгся в его жилище и наскочил на него с наглостью крикливого петуха. К тому же мы застали его спящим. Всякий ответственный смотритель маяка спит днем, а работает ночью, наблюдая за тем, чтобы не отключился свет. На корабле мы привыкли к постоян­ному контакту с другими людьми; это было неизбежно и иногда переходило границы приличий. Он не привык к такой фамильярности. И, вероятно, изумился, когда перед его глазами возникли незнакомые люди – там, на краю света.

Единственной отдушиной острова был лес. Но чем дальше я углублялся в его заросли, тем больше он казал­ся мне проявлением какой-то замершей жизни, возникшей случайно, несмелой и нелепой. Кустарники, напри­мер, протягивали вперед толстые ветки, которые каза­лись очень твердыми. Но когда я сгибал их, отводя от лица, они ломались как морковки. Если наступит зима, мороз расплющит все эти деревья своим молотом. Лес наводил на мысли о войске, которое расписывается в своем поражении прежде, чем начать битву. На поло­вине пути я немного задержался, увидев большую мра­морную плиту, из которой выходил бронзовый желоб. Она была покрыта по краям черным мхом, и рядом с ней лежал огромный валун.

Других возвышений поблизости не было, и за пли­той скапливалась вода. Струйка непрерывно стекала по желобу в большое жестяное ведро, переливаясь через край. Второе ведро, пустое, ждало рядом своей очереди. Я понял, что передо мной был источник, который снаб­жал маяк водой.

Интересно, каким образом мы выбираем объекты, па которые направляем свой взгляд? Когда я в первый раз шел по этой тропинке с капитаном, источник остал­ся незамеченным. Мы не обратили на него внимания, потому что искали нечто более важное. Но сейчас я был в одиночестве, в полном одиночестве, и бронзовая тру­бочка, изрыгавшая воду, представляла для меня огром­ный интерес. Я подошел поближе и прямо над ней уви­дел слова, написанные корявыми буквами. Надписи гласили:

Батис Кафф проживает тут.

Батис Кафф построил этот источник.

Батис Кафф написал эти слова.

Батис Кафф умеет постоять за себя.

Батис Кафф – властелин океанов.

Батис Кафф имеет все, что желает, и желает лишь то­го, что имеет.

Батис Кафф – это Батис Кафф, и Батис Кафф – это Батис Кафф.

Dixit et fecit [1].

Я ему посочувствовал. Прощайте, надежды на жизнь в мире и согласии. Плита говорила мне о расщепленном сознании, которое невозможно было восстановить. Я не придумал для себя никакого более полезного занятия, а потому продолжил свой путь по дорожке, которая вела к маяку. Когда я оказался у подножия башни, дверь оказалась заперта.

– Эй, эй! – прокричал я, подражая капитану. Никто не ответил; до меня доносился только шум

волн, которые накатывались на камни у самого берега. Я подумал о надписи над источником. Мне показалось, что этот человек обладал завышенным самомнением, раз все предложения начинались с его имени. Была ли причиной тому ничтожность его личности или са­мовлюбленность – эти недостатки достаточно часто со­путствуют друг другу – одно было ясно: он во что бы то ни стало хотел самоутвердиться. Я решил действовать по-другому и несколько раз позвал его по имени.

– Батис! Батис! – прокричал я, сложив руки рупо­ром. – Батис, Батис! Эй, Батис! Эй! Откройте, пожалуй­ста. Я новый метеоролог!

Никакого ответа. На высоте шести или семи метров над дверью был балкон. Я смотрел туда в надежде уви­деть его фигуру. Этого не случилось, однако мой при­стальный взгляд отметил некоторые интересные детали. Например, я увидел, что вокруг балкона были добавлены какие-то колья. Во время прошлого визита я поду­мал, что это кое-как сколоченные леса для ремонта. Я ошибался. Сооружение не воспроизводило структуру металлических прутьев, которые соединяли стену маяка и основу балкона. Колья были очень острыми. На самом деле эта конструкция закрывала весь балкон, превращая его в подобие защитного укрепления. Подул ветер, и до меня донесся металлический перезвон. По земле у само­го подножия я заметил веревки, закрепленные на тол­стых штырях. На веревках были подвешены пустые же­стянки, во многих местах по две рядом. Ветер ударял их друг о друга и о стены; звук напоминал звон коровьего ботала. Другие детали также не поддавались объясне­нию: промежутки между камнями кладки были забиты гвоздями, причем шляпки прятались в щелях, а острия торчали из стены. Повсюду щетинились гвозди и оскол­ки стекла, несметное число осколков. Тщедушное солн­це заставляло их отбрасывать зеленые и красные отсве­ты. Чуть выше стекол и гвоздей не было. Начиная с высоты, на которую мог бы подняться человек, исполь­зуя лестницу средних размеров, щели между камнями были заделаны какой-то самодельной замазкой: это при­давало маяку сходство с постройками инков, с их глад­кими стенами. Даже ноготь ребенка не смог бы здесь за что-то зацепиться. Я обошел маяк: все здание было укреплено этим нелепым способом. Когда я снова подо­шел к двери, то увидел на балконе Батиса. Он целился в меня из двустволки. В первую минуту я растерялся, но быстро взял себя в руки.