Дион Форчун - Жрица моря

За исключением немногих моих друзей, город принял сторону Этель, вдобавок ко всему Макли коварно распространял слухи о насильственном браке. В результате Молли и мне пришлось отправиться в Ковентри. Поскольку я прекратил пить, то не тосковал о клубе в отеле «Георг», а Скотти тщательно оберегал меня от посетителей, делая исключения лишь для случаев, когда они жаловались на состояние своих домов. Единственной, кто поддержал Молли, была ее древняя тетка; даже две ее подруги перестали общаться с ней после этого случая. Зато старушенция привязалась к нам, как банный лист — ведь мы много помогали ей. Не знаю, насколько она этого заслуживала, но помощь ей действительно требовалась — это ли не лучшее оправдание.

Итак, мы с Молли начали нашу семейную жизнь: я — в своей комнате, а Молли — внизу, где жила Салли. Не могло быть и речи о том, чтобы спать вместе, так как человеку, пытающемуся заснуть в моем присутствии (если он, конечно, предварительно не получил наркоз) ничего не стоило заработать нервный тик, поскольку во сне я обычно сопел и хрипел, как бульдог, а если заснуть не удавалось, то приходилось бродить по комнате. Лунная сторона событий постепенно сошла на нет, будто ее не было вовсе.

Обновление «Дома у кедра» продвигалось медленно, так как особняк требовал значительных переделок. Это не вызывало у меня сильного недовольства, ведь дом достался мне практически даром. Кроме того, забастовка в промышленности, производящей стройматериалы, привела к их дефициту. По правде говоря, у меня, возможно, не хватало энергии, чтобы подгонять строителей, которые безусловно нуждались в этом. Вдобавок ко всему, я собирался меблировать дом в стиле эпохи королевы Анны — а приобретать такую мебель приходилось постепенно. Боюсь, я не проявлял к этому занятию должного интереса, вследствие чего реконструкция дотянулась до осени, а затем и вовсе остановилась по причине зимних холодов. Все это время нам приходилось жить в нашей конюшне.

Для такой активной девушки, как Молли, в моем холостяцком жилище работы было немного; прибавьте к этому молоденькую служанку, которая замечательно справлялась с обязанностями нашей горничной. Поэтому Молли предложила свою помощь Скотти (который после Пасхи едва выбрался на работу), чтобы ему не пришлось растолковывать все заново новой секретарше, еще не придя в себя после болезни. Так или иначе, но она осталась работать у нас. Единственным отличием от добрачного периода было то, что теперь Скотти не выплачивал ей жалование, а она больше не называла меня "мистер Максвелл". Собственно говоря, она вообще никак меня не называла, при этом проявляя чудеса изворотливости, дабы не называть меня по имени.

Конечно, теперешние условия жизни устраивали ее гораздо больше, чем те, которые были раньше. Я не колотил ее, как Макли, и ей не требовалось вставать ко мне столь же часто, как к ее матери. Кроме того, моя профессия не требовала от меня убивать живых тварей в собственном доме — во всяком случае, с помощью топора (хотя, должен признаться, нам удалось косвенно сократить продолжительность доброго десятка жизней). Скотти считал, что наиболее подходящим жилищем для меня был бы адский котел. Молли много читала; кроме того, мы настолько увлекались радио, что иногда даже включали его за едой. Я лично считаю, что Молли спасла ее работа, а для меня спасением была миссис Макли. Все-таки есть что-то обязывающее в слове, данном умирающей женщине, к которой вы испытываете искреннее уважение. У меня не было никакого желания предстать пред райскими вратами с багровым носом пьяницы; к тому же, я часто мысленно обращался к ней по поводу моих отношений с Молли.

Я надеялся, что мы будем счастливы, когда появятся дети, — но перспективы в этом были весьма неутешительными. Странно: лишенным святого благословения людям ничего не стоит заняться воспроизведением себе подобных; но если вашим единственным утешением является создание полноценной семьи, из этого ничего не выходит. Более того, попытка обвинить в этом Маленького Друга лишь усугубляет результат.

Думаю, что больше всего Молли была счастлива, когда у меня начинались приступы. В такие моменты она иногда брала мою руку в свои и взирала на меня со странным выражением на лице. Поскольку говорить у меня в то время не получалось, я не мог спросить ее, что значат ее взгляды; после приступа же это казалось мне не той темой, которую стоит обсуждать — во всяком случае, мне. Я был ужасно застенчив, а Молли — очень скромна, так что прогресс в наших отношениях двигался черепашьим шагом. Условия, в которых мы жили, могли бы идеально подойти для каких-нибудь Дарби и Джоаны, души не чаявших друг в друге в канун золотой свадьбы, — но для такой девушки, как Молли, все это было чертовски трудно. «Воспряньте, о непонятые, ибо окончились ваши беды». Мне было очень жаль ее. Вся моя собственная юность прошла непонятой, так что я прекрасно знал, что это такое; но что я мог поделать? Кладовая уже давно пустовала.