Александр Варго - Приют

«Зачем я это делаю? – подумал вдруг он. – Обычный лесничий домик… Каких здесь немало. Все равно ордера на обыск у тебя нет».

«Нет, – согласился он. – Но что-то здесь… Не так. Да и кто будет красить лесной дом в такой нелепый цвет?»

Шипов закрыл за собой дверь, и в ноздри сразу ворвался резкий запах. Запах был плохой, он знал, что так пахнет смерть.

– Эй! Есть здесь кто-нибудь?

Никто не отозвался. Полная тишина, только входная дверь тихонько ударялась о косяк под порывами ветра. Он снял с плеча дробовик и держал его наготове. Тоскливо скрипели половицы. Он обошел первый этаж, заглянул в комнаты, затем направился на кухню. Вонь усилилась, и ему пришлось зажать нос платком.

За столом сидел скрюченный труп. Ребенок. К столу прислонен самодельный лук с порванной тетивой. На столе перед мертвым телом стояла тарелка, наполненная какой-то серой дрянью. Ребенок был крепко привязан к стулу, на шее – заляпанная чем-то салфетка. В пустых глазницах копошились черви. Губы тоже были кем-то изъедены, отчего создавалось впечатление, что труп ухмыляется.

На столе лежали цветные карандаши и стопка перепачканных чем-то рисунков. Шипов мельком просмотрел их и отложил в сторону. Какие-то звери, мыши, крысы, жабы… люди. Рисовал наверняка этот ребенок. Шипов обратил внимание на характерную особенность – все нарисованные фигурки были истыканы стрелами…

Он поднялся на второй этаж. Там пахло еще отвратительней, и скоро он понял, почему. В одной из комнат с наглухо заколоченными досками был еще один труп. Пожилая женщина, она лежала на кровати в груде затхлого тряпья. Огромная крыса копошилась в ее животе.

Шипов решил проверить еще одну комнату. Она оказалась запертой. Предупредив вслух (скорее, для самоуспокоения), что он сейчас вышибет дверь, он ударил в нее плечом и влетел внутрь. Дверь с хрустом вылетела из петель.

Он огляделся. «ЯРИК» – сразу бросилось в глаза огромная темно-бурая надпись, сделанная на стене. «ЯРИК», «ЛЮБИМЫЙ», «ЯРОСЛАВ, „ЯРИК“, „ЛЮБИМЫЙ“… Вся комната и пол были исписаны этими двумя словами. Надписи были даже на потолке. Шипов уже собирался покинуть ее, как взгляд мужчины упал на кровать. Он подошел ближе.

На измятой постели лежала стопка тетрадей, и он осторожно взял их в руки. Они были липкими и влажными и вдобавок ужасно пахли. Скривившись, Шипов открыл одну из них.

«Мой ЛЮБИМЫЙ», – гласил заголовок.

«27 августа… Я написал число наугад, так как не знаю, какой сегодня день… А она не говорит…»

«…Сегодня она сказала мне, что я могу написать что-нибудь о нас. Ха-ха. Что я могу написать о себе? И тем более о НЕЙ? Во всяком случае, если мой дневник попадет к кому-нибудь еще…»

Что бы это все значило? Шипов не стал дальше читать, решив взять все тетради с собой. Осматриваясь, он заметил на стуле возле кровати пустую бутылку из-под вина и треснутый бокал.

Начался дождь. Мелкий и робкий, через несколько минут он превратился в настоящий ливень. Громыхнул гром, и дождь полил сплошной стеной. Шипов посмотрел в окно. Небо стало почти черным, изредка раскалываясь пополам сверкающим зигзагом молнии. В такую погоду все равно идти нельзя. Он осторожно спустился вниз на первый этаж и вошел в одну из комнат. Открыл окно, чтобы хоть немного проветрить помещение, и погрузился в чтение. Дробовик лежал у него на коленях.

Он перевернул последнюю страницу примерно через час. Машинально сложил стопкой тетради и некоторое время сидел в неподвижности, тупо глядя прямо перед собой. Он чувствовал, как страх ледяной змеей обвивается вокруг его тела. Руки обхватили ружье. Он торопливо покинул комнату и, бесшумно ступая, вышел на крыльцо, с радостью вдыхая свежий воздух.

Неожиданно послышался оглушительный грохот, в старый вяз ударила молния, резко запахло озоном. Огромное дерево вспыхнуло как факел. Вместе с ним черным пламенем зачадила автомобильная покрышка.

Шипов обошел дом и остановился у двери, ведущей в подвал. Она была приоткрыта. Он потянулся к двери, чувствуя, как дрожит рука. Дверь со скрипом открылась, приглашая мужчину зайти внутрь.

«Иди отсюда, – услышал он свой голос словно издалека. – Иди и забудь обо всем, что ты здесь видел… и читал…»

Шипов испытывал огромное искушение развернуться на сто восемьдесят градусов и уйти отсюда, но…

«Но тогда я снова не буду спать спокойно… Пока не узнаю все…»

Последняя запись, сделанная в дневнике, была датирована девятнадцатым сентября. Сейчас уже середина октября. Даже если кто и был в живых… сейчас наверняка умерли, и он не простит себе, если не выяснит все до конца.