Лис Арден - Мастер теней

Уже выходя из зала суда, Бетизак услышал зловещее клацанье гнусного колокола: бумм-бца, бумм-бца… Какому несчастному выпал срок, подумал он про себя, кому сегодня вкушать позор недостойной смерти?

Да тебе, дуралей — сказал ему высокий столб с железным ошейником и цепью. Тебе, тебе — прошептали вязанки хвороста, сложенные рядом. Тебе, кому же еще — ухмыльнулось лицо палача. В те секунды, что понадобились Бетизаку, чтобы увидеть это, он понял все: и то, что его обманули и предали, и то, что уже ничего не поделаешь и не изменишь.

Его подтащили к столбу, надели на шею ошейник, затянули его не слишком туго — чтобы не задохся раньше времени и не испортил собравшимся удовольствия; обмотали цепью, притянув к столбу. Пока подручные палача старательно обкладывали его вязанками хвороста, Бетизак, шурясь от яркого дневного света, оглядывал площадь. Как много людей, оказывается, ненавидели его, экая давка… помост для знати… король, его советники, придворные… кто это машет рукой?.. а, Грезийон… придворные дамы, а среди них… да нет, это невозможно… Господи, за что?!.

Она была среди них, пришедших смотреть на его казнь. Немного изменилась — осунулось милое личико, взгляд потускнел, около рта появились жесткие складки… и все же это была она — его возлюбленная Алиенора, его прекрасная майская королева…

Любви моей высокий дар целит и ранит… Палач под ликующие вопли толпы поджег хворост. Любимая, пусть Бог благословит твой каждый час… когда б сильней сказать я мог, сказал бы, верь мне, сотни раз… Весело затрещав, пламя побежало по сухим веткам. Но что сказать сильней, чем то, что весь я твой, что так любить тебя не будет уж никто… Благодатное тепло коснулось окоченевших от холода ног Бетизака. С тобой ни горя, ни забот, ты постоянна, ты верна… и мне никто не подмигнет: мол, штучка у тебя жена!.. Волны горячего воздуха гладили его застывшее лицо, шевелили ставшие совсем седыми волосы. А если стал я слеп, любя, так лучше б я тебя не знал, — не дай мне Бог страдать из-за тебя!.. Бетизак еще раз отыскал в толпе ее лицо, молясь горячее всех костров мира, чтобы ошибиться, обознаться — и умереть спокойно; но он редко когда ошибался, не вышло и на этот раз. И тогда Пейре Бетизак, бывший казначей герцога Беррийского, вздохнул, закрыл глаза и обратился к тому, кто все это время терпеливо стоял по левую руку.

В одно мгновение, минуя все ощущения, Бетизак оказался перенесенным из пылающего костра на окраину площади; рядом с ним стоял Люцифер. Он накинул на плечи так и не согревшегося человека теплый плащ, подбитый мехом, и протянул флягу с вином.

— Выпей, а то наверное в горле пересохло…

Бетизак послушно глотнул, все еще не очень понимая, что же с ним происходит, закашлялся, снова глотнул. Затем оглядел площадь, увидел эшафот, а на нем — самого себя.

— Кто это там?

— Не кто, а что… Это твоя Видимость; да не переживай — в ней нет ни капли живой плоти, там просто нечему страдать. Считай, что сгорает одно из твоих отражений… или одна из теней.

У Видимости уже загорелись волосы, кожа на лице почернела, а еще через несколько минут ее тело бессильно обвисло на витках цепи. Толпа восторженно орала, людей трясло в самом омерзительном из экстазов — в экстазе публичной казни. Люцифер сплюнул на землю (на том месте, куда попал его плевок, земля задымилась) и хлопнул Бетизака по плечу.

— Довольно… Хватит, еще насмотришься. Пойдем отсюда, поговорим в более приятном месте.

Опять же в мгновение ока они очутились в теплой, богато обставленной комнате, в которой Бетизак с изумлением узнал свой кабинет.

— Твой дом сейчас пуст, — отвечая на его невысказанный вопрос, сказал Люцифер, — его, как и все остальное, прибрал под свое крылышко мэтр Грезийон… то есть его величество король. Мы побудем здесь немного, поговорим… Эй, может быть, все-таки пригласишь присесть, по праву истинного хозяина?!

Они сели поближе к камину, помолчали немного. Первым заговорил Темный Ангел.

— Почему ты позвал меня, Пейре? Ведь не из-за боли же… Ты выдержал бы и не такое, верно? Так что же побудило тебя отвернуться от Света?

— Алиенора… она была там, смотрела на мою казнь… О, я не был безупречен в отношении к ней, я во многом виноват… Я был так глупо сдержан, такого скупого выражения чувств устыдились бы не только певцы старой Окситании, но и современные бессердечные виршеплеты… но я любил ее! Возможно, я чересчур быстро поверил в ее грех — но я так и не простил себе этого… Понимаешь, Люцифер, Алиенора и была моим Светом. Сегодня мой Свет сам отвернулся от меня.