Лис Арден: Алмаз темной крови. Дудочки Судного дня

Карл Брохус был одним из тех мальчиков, которых любящие мамы называют крепышами, а не склонные к церемониям сверстники попросту толстяками. Глядя на него, невысокого, белесого, очкастого увальня, копошащегося на капустных грядках, фермерша Брохус часто спрашивала себя — в кого уродился таким нескладехой ее младшенький? Однако на этом ее сожаления и заканчивались. Карл был добрым, смышленым мальчиком, хорошо учился, диких выходок, как другие фермерские мальчишки, не устраивал, а уж что касается работы на огороде, так уж тут даже и взрослым с ним не сравниться. Те грядки, за которыми ухаживал Карл, были так хороши, что хоть на выставку отправляй, кусты и деревья, оказавшиеся под его попечением, и цвели пышнее, и плодоносили щедрее. Да и трудился Карл, прямо сказать, не покладая рук; в семье об этом не распространялись, но всем прекрасно было известно, что младший не только полет-рыхлит-поливает, но еще и песенки своим питомцам поет, и разговоры с ними разговаривает. В их мире такая любовь, выказываемая растениям, была по меньшей мере странной, но Карла — то ли как младшенького, то ли как отчасти блаженного — не задевали и в душу к нему не лезли. Даже разрешили свою личную грядочку завести, только для цветов. Ну, нравятся они ему, что ж тут плохого? Здесь, на ферме, все растения сортовые, отобранные… не опасные, одним словом. Не то, что в Лесу, что тяжкой громадой темнеет за высокой изгородью, через которую пропущен ток.

Да и сам Карл, если бы его спросили, откуда вдруг такая любовь к растениям, вряд ли смог бы вразумительно на этот вопрос ответить. Просто они ему нравились — шершавые огуречные листья, наглый задиристый запах чеснока и округлость яблочных бочков; он любил лечь на живот и прислушиваться к току воды в упругих стеблях, мог часами смотреть на распускающийся цветок, сливаясь с ним воедино, трепеща от восторга души, открывающей себя миру. К слову сказать, Карл ничего не имел против сбора урожая; срывать созревшие плоды казалось ему столь же естественным, как и сажать новые семена. Так что Карла Брохуса можно было бы назвать одним из тех счастливцев, кто где родился — там и пригодился; мальчик только и мечтал о тех временах, когда он закончит наконец не очень-то нужную ему школу и не надо будет отрываться от возлюбленной земли, чтобы написать никому не нужное сочинение или отрешать порцию уравнений.

Сейчас он как раз прищипывал побеги томатов и ворчливо рассказывал им, сколько ему опять назадавали, что он, в самом деле, эльф, что ли, какой… абстракциями тешиться (Карл недавно вычитал это мудреное слово в учебнике истории). Побеги в ответ согласно кивали, ежились, когда пальцы мальчика срывали лишние листья и, в общем, сочувствовали.

На ферме было тихо; мать с отцом были в дальнем саду, старший брат с сестрой ползали вдоль морковных грядок, прореживая ажурную поросль, работенка это муторная, не до разговоров. Работники тоже при делах — все как всегда; на ферме летний день год кормит, как говорили раньше, теперь же стоило сказать — сотням жизни прибавляет. Было пасмурно, но солнце припекало и сквозь белые плотные облака; ветер, несущий прохладный лесной воздух, затих.

Карл попрощался с томатами, пообещав напоследок опрыскать их вечером настоем листьев табака, чтобы не так докучала тля. Брат с сестрой все еще копошились с морковью и Карл, пожалев их, неумех, взялся закончить их работу, а самих погнал в дальний сад, помочь отцу с матерью. Где-где, а в огороде старшие слушались младшего беспрекословно; не стали спорить и на этот раз. Пройдясь по морковной ботве как частый гребень по спутанным волосам, Карл еще немного повозился с огуречными плетями и решил, что можно и отдохнуть. Он ушел в свой личный уголок, где росли его любимые цветы и травы, и улегся прямо на землю, носом в стебли, и завел только ему внятный разговор — о том, какой жаркий и сонный сегодня воздух, даже бутоны лениво раскрывать, но воды в земле еще довольно, а ветер непременно переменится уже к вечеру… за разговором Карл сам не заметил, как задремал.