Наталья Иртенина: Ракурсы

Мерзавец снова гнусно хихикнул и заткнулся.

Я опять покрутил головой по сторонам, но ничего не обнаружил. Потом засунул бутылки за пояс штанов и, массируя руку, зашагал прочь, удрученный мыслями еще больше, чем когда обдумывал задание Жилетки.

Мне вдруг отчетливо-зримо представился заколдованный круг, прочерченный бессмысленно-идиотскими «сближеньями», которых в последнее время было многовато для меня одного. Вездесущие гусеницы, джокеры, террористы сыпались как из рога изобилия. Ими, точно ржавыми кольями, ощерился колдовской круг, и у меня не было ни единого шанса пролезть через этот частокол.

Потом видение круга исчезло, и я тотчас забыл о нем.

А когда я доставил водку к шаманам, стало и вовсе не до странных мыслей. Входное посвящение, которое я получил в тот день, выглядело как натуральная пьянка – очень серьезная, методичная, до умопомрачения. Меня по молодости и неопытности развезло после первого же стакана, и все дальнейшее происходило и воспринималось мной в сиреневом тумане. Не помню, в какой момент к нам с Жилеткой присоединились еще двое. Бутылок на столе прибавилось, а свободного места на кухоньке не осталось совсем. Жилетка, тоже надравшись, как свинья, начал что-то обстоятельно втолковывать мне до странности трезвым голосом. Иногда его поправляли или дополняли те двое, а потом спрашивали меня, согласен ли я принять обличье зверя, чтобы освободить свое сознание для приятия знания и истинной силы. Я кивал им в ответ и говорил, что заранее согласен на все и совершенно излишне меня об этом спрашивать. А они отвечали, что таков ритуал и нарушать его не полагается, иначе посвящение будет недействительным. Потом мне снова что-то втюхивал Жилетка, и я, слушая его, дивился тому, как просты и вместе с тем сногсшибательно, потрясающе, красиво мудры его слова. В какой-то момент (наверное, уже после третьего стакана) мне показалось, что словами этими Жилетка может и испепелять, и осенять благодатью, и как только я осознал это, тут же получил столом по физиономии. Никакое знание не дается даром, – была последняя моя мысль в день получения мной входного посвящения.

Очнулся я уже не на кухне, а в комнате с матрасом – правда, лежал я не на нем, а в углу, на расстеленных газетах. Страшно ломило голову, и хотелось блевать. Слабым голосом я попросил кого-то из шаманов доставить меня в сортир и с полчаса в обнимку с унитазом приходил в себя. После этого меня квалифицированно опохмелили и сообщили, что теперь мне нужно пройти второй этап посвящения. То есть что меня будут ставить на путь.

Я спросил, сколько всего будет этапов, но они ответили, что посвящаемому задавать вопросы не полагается и вообще мне лучше помалкивать. А мою гордыню духа (потому что вопрошание – это гордыня) они обязательно вылечат, иначе она будет мне мешать и не даст обрести Силу.

Курс интенсивной терапии начался с того, что мне велели перемыть грязную посуду на кухне и вынести на помойку всю стеклотару. Потом несколько раз я бегал в магазин за продуктами, водкой и сигаретами (деньги мне давали), почистил и пожарил картошку и приклеил на стену в комнате пару страниц из какого-то цветного журнала.

– Так нужно, – ответили мне на мой немой вопрос по поводу последнего требования. – Этим ты совершаешь символический акт отречения от Логоса. Хотя все мы давно уже от него отреклись, символ закрепляет за тобой право и привилегию находиться на пути в несотворенное и взывать к его сущностям.

Разумеется, я не возражал против подобных привилегий.

Немного досаждало только одно – мне не давали жрать и строго запретили набивать брюхо тайком. Жареная картошка и прочие пищевые соблазны искушали мой желудок и слюнные железы до поздней ночи, когда за все голодные муки дня я был вознагражден грибным блюдом. В том смысле, что это была тарелка с кусочками сушеных грибов. Я смел их в одно мгновенье и попросил еще, потому что не наелся. Но мне сказали, что на первый раз хватит.

И действительно, на первый раз мне хватило с избытком. Меня унесло куда-то очень далеко. Там были странные жилищные условия, похожие на коммунальные – я сидел в одной из ромбических нор этой бесконечной коммуналки, а прямо из меня выходил какой-то длинный толстый шланг и тянулся вдаль. Я понял, что шланг – это интерфейс Вселенной, по которому ко мне должна прийти передача , а от меня – уйти что-то другое. Сначала я испугался, подумав, что без этого «чего-то» я, наверное, не смогу жить, но потом успокоился и даже повеселел, потому что кто-то сказал мне: «Сможешь. То, что ты должен отдать, – несущественно для тебя по сравнению с тем, что ты получишь». Я поискал глазами источник этого уверенного голоса и увидел большую, черную с серебристыми пятнами псину. Она смотрела на меня умными, все понимающими глазами и улыбалась, вывесив из пасти огромный язык. Я поздоровался с ней, и мы разговорились. Она (то есть он) рассказала мне много чего интересного об устройстве коммунальной Вселенной, подтвердила жилеткин афоризм про несуществование смерти, добавив, что ее нет, потому что есть шланг, а потом поведала мне о том, как обретается истинная Сила. Когда собачка говорила обо всем этом, я, как и накануне с Жилеткой, изумлялся и восхищался тем, насколько все, оказывается, просто и понятно, а главное, вполне достижимо при некоторых усилиях, особенно – усилиях послушания и исполнения ее, собакиных, велений. Я проникся доверием к ней и ее добродушному голосу и ловил каждое ее слово. Я готов был лизать ей лапы и лаять по команде, потому что вдруг понял, что не могу без нее жить. Она – это все, в ней – весь я, со всеми потрохами. «Хорошо, что ты это понял», – сказал пес, и я заплакал от счастья, какого не испытывал никогда в жизни.