Наталья Иртенина - Ракурсы

– …люди добрые да что ж это такое деется средь бела дня насильничают мало им шлюх подворотных так уже на приличных женщин кидаются бандиты хулиганье бессовестное поганцы малолетние что смотришь охальник я тебе в матери гожусь а ты на меня бросаисся тюрьма по тебе плачет…

И далее в том же духе. Народ вокруг тоже шумел, давал советы, что со мной делать, поддакивал орущей тетке. Я не понимал, что ей от меня нужно и зачем она голосит, и сперва удивленно смотрел на нее. Но скоро мне это орание без всяких знаков препинания надоело, и я переключился на гусеницу. Та, видимо, от большого вопияния вокруг застыла на месте – до прояснения обстановки. Мне очень хотелось узнать, с кем же эта стерва трахалась ночью в клубе, но я понимал, что пока сумасшедшая баба не заткнется, а толпа не разбежится, у меня нет шансов выведать это у нее – она попросту откажется говорить со мной. Нужно было дождаться окончания митинга.

– …поглядите на него люди добрые поглядите стоит руки в карманы глаза бесстыжие не кажет невинным прикидывается а попадись такому в темном переулке зарежет пикнуть не успеешь разбойник наркоман протухлый ничего святого насекомое как есть насекомое как таких земля-то носит…

Но этом месте мне захотелось возразить бабе, сказать, что земле, скорее, надоест носить ее саму, нежели это терпеливое насекомое возле моего ботинка. Я перевел взгляд на нее, чтобы посмотреть, как скривится ее физиономия, когда она услышит правду о себе, – но все слова, которые я хотел сказать ей, вдруг улетучились. Я увидел, что визгливая тетка тычет пальцем в меня, а не на гусеницу на асфальте, как я думал. В первое мгновение я удивился теткиной проницательности – на вид она казалась совершенной дурой, – но потом, во второе мгновенье, испугался. Я испытал страх разоблачения. Если они обнаружат мою истинную сущность, то непременно, я был уверен в этом, захотят запихнуть меня в дурку. А убежден я был в этом потому, что такое случалось часто. Нет, не со мной, с другими, теми, кого я знал и с кем когда-то вместе ходил на ту сторону реальности – проще говоря, жрал кислоту.

В дурку мне не хотелось. Я со страхом думал, что сейчас, вот сейчас, сию секунду митингующая тетка выдаст меня с головой всем тем, кто топтался вокруг. Надо было либо с позором бежать, либо любым способом заставить ее замолчать. Но как – у нее же не глотка, а извергающийся вулкан. И тут меня осенило. Я нашел средство, чтобы одним махом убить двух зайцев – и извержение вулкана остановить, и избежать ненужных подозрений, не дать им уличить меня в обладании истинной сущностью. (Они этого не любят, они даже знать не хотят о своих собственных истинных сущностях, вероятно, даже менее гуманоидообразных, нежели насекомое. Что вы скажете, например, о таких истинносущностях, как ходячая приставка к телевизору, компьютеру или к банковскому сейфу? Впрочем, пардон за неуместную лирику – такие вещи стали занимать меня гораздо позднее и совсем в другом месте, если, конечно, мою нынешнюю вечность можно так назвать). Средством была гусеница же. Я вспомнил, как ночью, на дансинге, она буквально накачивала себя музыкой, впитывала всеми своими порами безумный ритм громыхающего техно, обещая когда-нибудь затопить им весь мир. Весь не весь, но хотя бы в крошечной его части пришло время устроить наводнение, решил я. И быстро, чтобы не передумать, наступил на гусеницу, размазав ее по тротуару.

Секунду ничего не происходило, улица не взорвалась бумканьем музыки транса, но уже миг спустя я понял, что жертва не была напрасной. Просто моя истинная сущность напоследок решила пошутить. Вместо техно улица вдруг огласилась похоронным маршем. Тетка, как и следовало ожидать, тотчас заглохла, потеряла ко мне интерес и стала оглядываться. Поредевшая к тому моменту толпа рассеялась окончательно. Я, бросив напоследок взгляд на останки гусеницы, продолжил свой путь.

Впереди из подворотни вытекала похоронная процессия…

На третьем троллейбусе я доехал до нужной улицы – она называлась улица Бакунина – и нашел указанный в записке дом. Взялся за ручку двери подъезда, но прежде чем открыть остолбенело полюбовался на гигантскую многоножку со зверским оскалом, нарисованную на коричневой, шелушащейся краской двери. Было что-то очень неприятное в этой многоножкиной ухмылочке, так что меня даже внезапно пробрало холодом. Разумеется, я истолковал это вторичное на сегодня явление мне до боли знакомого насекомого как предупреждение о том, что истинную сущность так просто не раздавишь, не убьешь. А что мне еще оставалось делать?