Фред Стюарт: Вальс Мефисто

Посмотрев на протянутую Майлзом руку, Эли нахмурился. Затем, к удивлению репортера, потянулся к ней и взял – но не для рукопожатия, а для ее осмотра. Молча разглядывая длинные пальцы Майлза, он указал на его левую руку.

– Вы позволите?

Майлз протянул ее, недоумевая, все ли у старика в порядке с психикой. Нетерпеливо схватив ее, Эли вновь осмотрел пальцы. Потом повернул ладонью вверх и прижал к ней собственную ладонь.

– Пожалуйста, вытяните пальцы, – попросил он. Майлз подчинился. – На обеих руках. – Эли осмотрел свои пальцы, наложенные на пальцы Майлза. Кисти казались идентичными, не считая возрастной разницы в коже.

– У вас великолепные руки пианиста, – произнес Эли, отступая. – Когда-нибудь играли?

Перемена настроения старика показалась Майлзу необъяснимой. Тот стал, вдруг, любезным и уступчивым.

– Раньше играл. Вообще-то, я учился в Джульярде и хотел сделать на этом карьеру. К сожалению, критики не разделили моего энтузиазма.

– Критики! Что они понимают? Не стоило принимать это близко к сердцу. С вашими кистями… можете взять двенадцатую?

– Да.

– Я так и думал. Прекрасные руки, прекрасные. Рахмаииновские. – Он кивнул в сторону инструмента. – Не сыграете ли что-нибудь?

– Сыграть? – смутился Майлз. – Я совершенно не в форме…

– Это неважно. Все равно сыграйте. Быть может, Шопена? Вы знакомы с его этюдами?

– Да, но прошло столько времени…

– Прекрасно! Пожалуйста, сядьте. Погодите, я отыщу ноты. Кстати, они вам нужны?

– Нужны.

– Начнем. – Эли выбрал из кипы лежащих на рояле нот сборник этюдов и встал позади.

– Я сыграю четвертый, в до-диез миноре, но предупреждаю, что буду ошибаться.

– Знаю, знаю. Не имеет значения, окажите мне любезность. Не часто попадаются руки, подобные вашим. Майлз справился с этюдом, оплошав во второй части и начал сначала.

– Я говорил, что сыграю плохо, – заметил он.

– Нет, нет, все в порядке. Отлично! Продолжайте… Майлз подчинился, полагая, что перемена настроения у старика, по меньшей мере, обеспечит ему хорошее интервью. Закончив этюд, сыгранный в довольно низком темпе и со множеством погрешностей, он поднял глаза. И увидел стоящую рядом с пианистом женщину лет тридцати на вид, с обворожительно красивым, обрамленным черными волосами, лицом.

– Великолепно, мистер Кларксон! Великолепно! – рассыпался в комплиментах старик. – Роксанна, познакомься с мистером Кларксоном… Моя дочь, госпожа де Ланкрэ. Посмотри на его руки, дорогая. Не правда ли, они исключительны?

Роксанна, улыбаясь, пожала Майлзу руку.

– Вы должны извинить отца. Для него руки – нечто вроде хобби.

– Никаких извинений! – фыркнул Дункан. – Подобные руки встречаешь не каждый день, и они стоят моего волнения. Впрочем, вы пришли сюда не для того, чтобы мы вас обхаживали, а скорее, чтобы обхаживать меня, не так ли? Умасливать и ублажать старину Эли, чтобы тот не оттяпал вам голову как поступает обычно с репортерами?

– В общем, да, – улыбнулся Майлз.

– Что ж, я пущу в ход свое очарование, и вы поймете, что все россказни о Дункане Эли не соответствуют истине: он может быть сладким как патока. Роксанна, попроси Беннета принести кофе. Я усядусь на диване, а мистер Кларксон с магнитофоном – на стул, и я начну болтать, словно заведенный. Ради ваших рук, учтите! Иначе, я был бы просто невыносим. Нам, пианистам, следует держаться поближе друг к другу. Как вас по имени?

– Майлз.

– Ax да, Майлз… Он собирался стать пианистом, дорогая, но позволил критикам запугать себя. Напрасно. Первая заповедь Эли в обращении с критиками гласит: «Если гладить их по спинке, в ответ получишь по зубам. Игнорируй их (это я делаю вот уже пятьдесят лет), и они станут ручными». Вы живете в Нью-Йорке, Майлз, или в этой зеленой потемкинской деревне, называемой Уэстчестером?

– Мы с женой живем в центре, – ответил Майлз, подготавливая магнитофон. – У нас два верхних этажа в старом доме возле площади Шеридана.

– Гринвич-вилидж – хорошо. Прекрасное для жилья место, несмотря на хиппи и туристов. Что ж, а теперь нападайте со своими вопросами. Хотите знать, когда я впервые заиграл на фортепиано? С четырех лет. Первой мелодией, которую я пробарабанил, была «Правь, Британия», а первым любимым композитором – Моцарт. Теперь, спустя семьдесят лет, я все еще влюблен в него по-прежнему – в некотором роде, рекорд. Но Моцарт не надоедает: всегда свеж, остроумен и очарователен. Вам знакома его соната ре мажор для двух фортепиано?