Адам Нэвилл: Ритуал

Царству «матери» и ее жалкой пастве надо положить конец. «Мать» была тем самым изолированным Богом, последним черным козлом из лесов. Люк понял, что старуха, ее самая младшая и самая достойная дочь, старалась сохранить здесь все в прежнем виде. Дочь, оставшаяся присматривать за матерью. Люк не знал точно. Он лишь предполагал. Но был уверен, что все это необходимо остановить. Сыновья, отцы и друзья больше не должны гибнуть в этом лесу. Никогда.

Люк вернулся к дому. Каждый сантиметр тела ныл от боли. Люк сомневался, что когда-нибудь сможет вылечить свои раны. Верхушки деревьев скакали перед глазами. Небо почему-то было совершенно белым, но он был благодарен, что начался дождь. Шел холодный ливень. Похоже, он никогда здесь не кончался. Лишь менялся местами со снегом. Снова и снова, и так было всегда.

Люк посмотрел на Фенриса. Наклонился, схватил швейцарский армейский нож за липкую рукоятку и выдернул. Фенрис сел, качнув головой вперед, словно Люк потянул его за руку, потом снова упал на окровавленную землю. Люк дважды вонзил лезвие в дерн, чтобы очистить его.

На крыльце он положил ружье и нож, снял с себя маленькое белое платье. Накинул его на страшное лицо Локи. Но венец из мертвых листьев оставил на голове – тот словно собирал его мысли воедино. А затем посмотрел на лестницу в конце коридора.

Он поднимался на чердак так медленно и неуклюже, что все они, наверное, слышали его приближение. Там наверху, в теплом пыльном мраке безвременья, они знали, что он идет за ними.

Голый и окровавленный, словно новорожденный, он пробирался на ощупь в кромешной тьме. Света у него не было. Он так и не смог заставить себя найти масляный фонарь и спички. Он шел по памяти туда, где сидели маленькие фигурки. Он знал, что все они слишком стары и слабы, могут лишь бормотать себе под нос.

Стук дождя по крыше усиливался чердачным пространством. И все же Люк их услышал. Напоминавшие шелест или треск из старого радиоприемника, пониженные до шепота голоса. На этот раз они не смеялись. Они походили на растерянное бормотание стариков, проснувшихся и забывших, где находятся.

Люк шел, пригнув голову и прислушиваясь. В дальнем конце чердака он опустился на колени. Положил ружье на пол. Пошарил дрожащими руками вокруг маленьких стульев, коснулся сухих, как старый хлеб, одежд, потом хрупких, тонких конечностей, пока не нащупал первую голову.

– Вы убили их среди камней, – прошептал он. – Да, вы показали мне. Привезли их умирать в повозках.

Он прижал пальцем медленно шевелящуюся голову, высоко поднял нож и опустил вниз.

Лезвие прошло сквозь кожу, не жестче пергамента, и сквозь птичий череп, не толще яичной скорлупы, в остаток живого мозга. Старая магия, может, и поддерживала в нем жизнь, но новая сталь закончила его долгое и жалкое существование. Жизнь, зародившуюся еще тогда, когда великие деревья в лесу были саженцами.

Сидящая рядом фигура зашуршала в темноте, пытаясь укусить Люка за пальцы. Он услышал сухое щелканье челюстей.

– Я видел ваш старый дом. Я был там. Вы показали мне, как вешали их над тазом. Вы вскармливали своего Бога кровью?

Вторая фигура была женщиной. Он чувствовал это, несмотря на царившую на чердаке кромешную тьму. Хотя они были так стары, когда он впервые увидел их, что не мог быть точно уверен. Но он с удивлением обнаружил, насколько точны могут быть его инстинкты, когда кроме них ничего не осталось.

Нащупав в темноте ее голову, он услышал, как скрипнул хрящевой клюв, и почувствовал, что сухие десны сомкнулись на пальце. Было не больно, но Люк с трудом сдержал крик. Она сопротивлялась до последнего, как умирающее насекомое, жаля его своим жалом.

Он быстро разделался с ней, пробив череп ножом и одновременно сжав высохшую шею. Почувствовал, как голова рассыпалась в прах. Вдохнув немного пыли, закашлялся и сплюнул.

Потом встал и направился туда, где шумели и роптали вдоль стен тронной залы остальные ископаемые. Нащупывая старые пыльные, ухмыляющиеся высохшими ртами черепа, он бил их ножом. Всех по очереди. Одного за другим. Каждую голову обращал в пыль. Пока не смолкли шорохи и шепот.

Закончив со всеми, Люк наклонился и поднял ружье. Он начал задумываться, где найти одежду, как вдруг далеко в лесу раздался звук, такой ужасный, что он потерял равновесие и сел голым задом на пол.

Это был жуткий бычий кашель. Тявканье дьявольской собаки.

Мокрое небо, древние стволы спящих деревьев и холодная, бесчувственная земля сработали как акустическая камера. Оглушительный крик боли пронзил его и все живое в пределах слышимости до мозга костей. Крик «матери».