Мария Барышева: Мутные воды дельты

— Венька! Меня… — ее голова погрузилась в воду, и слова прервались бульканьем, затем снова вынырнула, — …тянет. Схватил за ноги! Венька-а-а! Вытащи меня! Мама!

Ее коротко остриженная голова снова скрылась под водой, и в следующее мгновение Венька промчался мимо меня — к лестнице, а следом и остальные, и только я остался стоять на месте и не мог сделать ни шагу и лишь смотрел туда, где под водой смутно виднелись очертания Витиного тела. А потом я зажмурился — крепко-накрепко и словно бы полетел куда-то вверх — в детстве у меня иногда бывало так при сильном испуге — не обморок, а какое-то трансовое состояние.

Ее схватил сом! Витку схватил сом! Какой ужас! Сейчас он сжует ее заживо, как наживку, сдернутую с крючка!

Я не знаю, сколько прошло времени, сколько я простоял вот так позорно, с зажмуренными глазами. Меня вернул к жизни голос Веньки, в котором одновременно звучали и ярость, и облегчение.

— А ну вылезай!

Следом раздался дружный смех. Я открыл глаза и увидел внизу Виту — она держалась на воде, как ни в чем не бывало, и хохотала — громко, издевательски хохотала. Мокрые волосы у нее прилипли к голове, и худющая, большеглазая, с резко очерченным некрасивым лицом она сама походила на какого-то диковинного малька.

Конечно же, я сразу понял, в чем дело. Маленькое чудовище услышало мой рассказ, поразмыслило немного над нашими препирательствами и решило подшутить надо нами, вернее, в основном, надо мной. Правда, теперь ей достанется — крепко достанется, но разве это высокая цена за мой позорный вид?!

Когда я спустился с лестницы, Венька, все еще тяжело дыша, сидел на ступеньке, поджидая сестру. Деваться Вите некуда — до следующей лестницы слишком далеко, да и нижние ступеньки у нее сбиты. Все еще хихикая, она плывет к нам, неловко загребая правой рукой, в которой что-то держит.

Улыбаясь, Юй сказала, чтобы я не расстраивался — все поверили, что Виту кто-то схватил. Но в ее голосе не было искренности, а в глазах, словно звезды в ночной реке, сверкали искорки смеха. Она проворковала «Бедненький!» и погладила меня по голове, и я тотчас залился мучительным жгучим румянцем. Это очень приятно Юй, и она снова смеется, а я отворачиваюсь и отхожу подальше, громко, пожалуй даже чересчур громко ругаясь в Витин адрес. И в этот момент я понимаю — мне придется переплыть реку. Теперь другого выхода у меня нет.

Одно хорошо — Вите влетело здорово. Мало того, что Венька как следует отшлепал ее — а ладони у Веньки крепкие, твердые, в мозолях — он еще и оттаскал сестру за уши, и они стали такого же цвета, как и моя футболка — рубиново-красными, и распухли неимоверно. Вита, как и положено девчонке, разревелась, распустив губы, и Юй, все еще смеясь, стала ее успокаивать. Венька, насупившись, стоял рядом, и было видно, что он едва сдерживается, чтобы не сделать то же самое, но пытается проявить справедливую строгость. На Юй он смотрел как-то уж очень благожелательно, и во мне начала разгораться ревность.

— Это что? — Рафик наклоняется и двумя пальцами поднимает принесенный Витой предмет — старую коричневую сандалию-«плетенку». С нее течет вода. — Витка! Ты зачем ее притащила?! Носить будешь?

Хлюпая носом, Вита презрительно посмотрела на него и объяснила, что ее крючок зацепился за сандалию, а сама сандалия застряла под корягой, потому и не вытаскивалась.

— Сам носить будешь! — добавляет она, прижимая ладони к ушам, которые горят, как две аварийные лампочки.

Сам не зная зачем, я спустился посмотреть на ее трофей. Это обыкновенная старая сандалия — в таких ходит полгорода, и ничего особенного в ней нет. Рафик переворачивает ее — на треснувшей поперек подошве сидит маленькая полосатая улитка. Отчего-то мне вдруг снова становится тревожно, и я не могу понять, почему — ведь сейчас для этого причин нет никаких. Рафик размахивается, и сандалия летит в воду.

Хлеба я в то утро так и не купил, просидев на парапете до тех пор, пока не пришел отец и не загнал меня домой. А вечером, уже засыпая, я вдруг сообразил, почему сандалия так встревожила меня. Уж очень трещина на ее подошве — от края до края — походила на ту трещину, которую неделю назад Серый, Сережка Бортников, заклеивал «восемьдесят восьмым» клеем, сидя во дворе на скамейке. Тогда я еще спросил у него: «Серый, че делаешь?», потом сказал: «А тут лучше „БФ-2“ возьмет», и Сережка, уязвленный, ответил на мой дружеский совет: «Отвали!» Да, эта трещина точь в точь, как та… Но как я уже говорил, половина Волжанска ходит в таких сандалиях, а мало ли на них трещин? До Сережки мне особого дела не было, и вскоре я заснул, по прежнему твердо убежденный, что он все еще ворует арбузы вместе с татарами.