Дана Посадская: Рассказы

Луна отражалась в её глазах холодными осколками.

Леди Рут была голодна.

В дверь поскребли, прошуршали, поцарапали. Всё, что угодно, но не постучали. Он резко распахнул её, готовый ко всему.

На пороге стояла древняя старуха — местная знахарка. Груда костей и жёлтой обвисшей плоти под чёрным траурным крепом.

— Зло… Чую зло в этом доме… — заныла она, раскачивая перед его носом искорёженным пальцем, густо наперчённым бородавками.

Он с треском захлопнул дверь и вернулся в гостиную по неверной реке красной ковровой дорожки. Воспалённые злобой лица каких-то людей… нет, скорее троллей из кошмарного сна, — маячили в мутном стекле окна. Задыхаясь от ярости, готовый свернуть эти гусиные шеи — все до единой, — он запер неловкими пальцами ставни. В углу, где неподвижно сидела мать, раздался не то вздох, не то смешок. Гостиная тут же погрузилась в полумрак — как будто он отворил тайные шлюзы, и в каждую щель хлынула с самого дна океана чернильная вода, пахнущая тленом и гнилыми рыбами.

В темноте все предметы казались живыми и весьма зловещими фигурами в траурных нарядах — вроде той зловонной старухи с бородавками. Только мать, белокурая, с белой холодной кожей, выделялась на чёрном фоне. Светящаяся мраморная статуя в старинном мавзолее, куда уже много веков не проникает солнечный свет…

Было тихо. Тусклые блики от огня в камине, словно алые сороконожки, скользили по стенам и мебели, затянутой пыльными чехлами.

Вдалеке прозвучал почти неразличимый волчий вой. Там, где деревья увязают в болоте, как мухи в паутине, в густо-зелёной мёртвой воде плавают вялые красные цветы с обезображенными длинными стеблями. И стекает в болото пузырящаяся жёлтая слюна, окрашенная кровью…

Они не могут, не могут думать, что это Сабрина…

Наверное, он произнёс это вслух. Потому что мать равнодушно ответила:

— Это вполне естественно. Что ещё они могут думать? Нас никогда не любили. Наш дом — самый богатый в округе, а такое всегда вызывает зависть. И к тому же твоя жена чужая, издалека. Люди никогда не любили чужаков… и волков.

— Перестань! Не надо! — взмолился он. Этот холодный, размеренный голос выводил его из себя. Он тут же возвращался на двадцать лет назад, когда он, трёхлетний мальчик с потными ладошками и грязными ушами на негнущихся тонких ногах стоял перед нею — матерью, юной королевой в белом меховом боа. И покрывался гусиной кожей от её пронзительного взгляда и плавной, безразличной речи…

Он до боли зажмурил глаза, силясь отогнать мучительный образ, но тут же пришёл другой, нестерпимый, как свежая рана: Сабрина, его Сабрина, бегущая на серых мохнатых лапах и лижущая кровь с изодранного горла…

— Это всё бред, — прошептал он, загоняя в ладони бритвы ногтей. — Пустые бредни невежественных крестьян. Оборотней нет. И Сабрина — не чудовище. Она женщина, которую я люблю.

Женщина, которая вся горит, вся состоит из тепла и плоти. В которой нет ничего холодного, туманного, далёкого… Женщина, которая…

Мать, наконец, подняла глаза. Карие глаза, которые казались почти чёрными из-за болезненной бледности кожи. Два тёмных светила его одинокого томительного детства.

— И, тем не менее, — произнесла она, — каждый раз в полнолунье кого-то находят убитым на болотах. Причём тех, кто никогда бы по доброй воле там не оказался. Тех, кто должен был мирно спать в своей постели.

— И как они это объясняют? — спросил он, старясь говорить язвительно, но голос его сорвался после первого же слова.

— Они говорят, — протянула мать, пристально глядя на исступлённую пляску огня в камне, — что этот оборотень обладает особым даром. Он зовёт свою жертву с болота, она слышит этот зов и не может ему противиться.

— Боже, какая нелепость… — выдохнул он, ощущая, как пальцы холодеют и отнимаются, а сердце вот-вот затянет ледяной водоворот.

— Почему же? — Мать гибко, по-кошачьи, потянулась. — Это вовсе не так нелепо. Как знать… быть может, все мы где-то в глубине души жаждем смерти и только ждём её зова, чтобы откликнуться. Или не все… а только лишь те, у кого внутри затаился белый трепещущий кролик. Кролик, рождённый для того, чтобы стать жертвой… рано или поздно.

Наступило молчание. Стало как будто темнее, и в этой темноте ему пригрезился белый пуховый комок с шёлковыми длинными ушами, безропотно застывший перед багровой алчущей пастью…

Когда он вошёл в их спальню, Сабрина неподвижно сидела у зеркала. По обе стороны от рамы горели две свечи, похожие на палец той старухи… Мерзкая карга… он на секунду зажал глаза рукой.