Энн Райс - Меррик

Босые ноги, ногти на ногах цвета пожелтевшей кости. Седая шевелюра, теперь четко видная, словно на нее направили луч света. Я даже разглядел вены на ее висках и тыльной стороне безвольно висевшей руки. Так обычно выглядят только очень глубокие старики. Ну и, конечно, возникшее передо мной видение в точности совпадало с тем, что я видел чуть раньше на подъездной аллее. И точно такой же Большая Нанэнн была в день своей смерти. В той же рубашке. И даже пятна на ткани были теми же.

Не в силах оторвать взгляд от призрака, не в состоянии даже пальцем пошевелить, я весь покрылся потом и смог лишь проговорить шепотом:

– Думаешь, я смогу причинить ей вред?

Видение оставалось прежним. Маленький рот продолжал шевелиться, но я слышал лишь едва уловимый шепот, какой разносится по церкви, когда какая-нибудь старуха читает молитвы, перебирая четки.

– Ты полагаешь, я задумал что-то недоброе? – задал я еще один вопрос.

Фигура исчезла. Она давно исчезла. Я разговаривал с пустотой.

Я резко обернулся и в отчаянии взглянул на статую святого. Обычная гипсовая скульптура, не более. Я всерьез подумывал, не разбить ли ее, но мой мозг никак не мог отделить подлинные желания от гипотетических.

И вдруг раздался оглушительный стук в дверь.

Во всяком случае, мне он показался оглушительным. Хотя, подозреваю, стучали не очень громко.

Я безмерно перепугался и, не думая уже ни о чем, резко распахнул дверь и гаркнул:

– Какого черта вам здесь нужно?

К моему изумлению, я увидел перед собой одного из служащих гостиницы, который, естественно, не мог и предположить, что происходило в номере, а потому безмерно удивился моей реакции.

– Ничего, сэр, прошу меня простить. – Речь его отличалась характерной для южан неторопливостью. – Это просили передать даме. – С этими словами служащий протянул мне обыкновенный маленький белый конверт.

– Так, сейчас, минутку, – сказал я и, порывшись в кармане, достал десятидолларовую бумажку. Я всегда припасал несколько банкнот для таких случаев.

Посыльный, насколько я мог судить, остался доволен.

Я закрыл дверь. В конверте оказался кожаный беретик, который я так беспечно снял с Меррик в такси. Кожаный овальчик и длинная, обтянутая кожей булавка, с помощью которой прикрепляли берет к прическе.

Меня охватила дрожь. Все это было ужасно.

Каким образом берет оказался здесь? Невозможно, чтобы шофер такси привез его в гостиницу. Впрочем, откуда мне знать? Когда все случилось, помнится, я сознавал, что следует поднять берет и сунуть в карман, но вообразил тогда, что околдован.

Я подошел к алтарю, выложил берет перед Папой Легбой, тщательно избегая смотреть ему в глаза, затем покинул номер, спустился по лестнице в холл и вышел из гостиницы.

На этот раз я поклялся ничего не замечать, ничего не искать, а идти прямо домой.

Если по дороге мне и попадались привидения, я их не видел, так как не отрывал взгляда от земли и передвигался очень быстро, но так, чтобы не вызвать подозрения среди смертных. Прошагав по всей подъездной аллее, я повернул во двор и поднялся по железным ступеням.

В квартире было темно, чего я никак не ожидал, и Луи не оказалось ни в гостиной, ни в его комнате, ни в задней половине дома. Что касается Лестата, дверь в его комнату была закрыта, а звуки клавесина исходили словно бы из самих стен – какая-то очень быстрая и красивая мелодия.

Я зажег все лампы в передней гостиной и устроился на диване с бумагами Эрона, сказав себе, что самое важное сейчас – прочесть записки друга.

Бесполезно было думать о Меррик, о ее заклинаниях и духах, и совсем уж никуда не годилось размышлять о старухе со сморщенным лицом, беспрерывно что-то бормотавшей.

Что касается мыслей о божестве Ошала, то они источали один лишь черный цвет. Те годы, что я провел когда-то в Рио, были заполнены самоотверженной преданностью богам кандомбле и безоглядной верой – насколько я, Дэвид Тальбот, мог вообще во что-то верить. Я отдался этой религии со всей страстью, на какую только был способен, стал последователем Ошала, его служителем. И дотошно исполнял все его заповеди. Он часто завладевал моей душой, хотя впоследствии я почти не помнил, как впадал в транс.

Но все это продолжалось недолго и явилось, так сказать, неким отклонением от основной линии моей жизни, своеобразным интермеццо. В конце концов, я ведь был британским исследователем и всегда им оставался. А когда я вступил в Таламаску, власть Ошала или другого божества надо мной потеряла всякую силу. Тем не менее сейчас я пребывал в смятении, терзаясь чувством вины. Как я мог заявиться к Меррик с просьбой о проведении колдовского обряда, как посмел вообразить, будто сумею контролировать происходящее! Первый же вечер лишил меня всяких амбиций.