Мария Барышева - Последнее предложение

До дома можно было доехать на трамвае или автобусе, но Роман пошел пешком, чтобы убить время, которого вдруг оказалось слишком много. Непривычно было в самый разгар рабочего дня ощущать себя свободным, никуда не торопящимся, не строящим планы. Проработав в «Фениксе» почти шесть лет без отпуска, он теперь чувствовал себя нелепо, и в его неторопливой походке была некая растерянность человека, отставшего от поезда, лишившегося всех вещей, но еще этого не осознавшего. Он разучился ходить по городу просто так, нежеланная свобода сбивала с толку, и Роман не совсем понимал, что с ней делать.

Он допил пиво, остановившись на горбатом мостике, облокотившись о холодные камни парапета и глядя вниз на ленивую воду, — высокий, поджарый мужчина с резкими чертами лица и темными, коротко подстриженными волосами. Раздражение, казалось, навечно поселилось в изгибе его плотно сжатых губ и в глубине темно-серых глаз, а косой шрам на щеке только добавлял мрачности его облику, и, глядя на этого человека, трудно было поверить, что при желании он может быть необыкновенно обаятельным, но такое желание у Савицкого возникало лишь в тех случаях, когда это было необходимо для работы или приятного времяпрепровождения с особами противоположного пола. Абсолютно самодостаточный, он не нуждался в чьем-то постоянном присутствии. Его родители давно умерли, друзей у него было мало, да и тех он растерял с годами, а женщины проходили через его жизнь быстро и незаметно, как через проходную комнату, и ничего не оставляли после себя, а если и пытались, то все это сразу же сгребалось и выбрасывалось вон. Ему нравился его образ жизни, и в одиночестве он находил не тоску, а покой и комфорт.

Поставив пустую бутылку на асфальт и спустившись с моста, Роман снова закурил. Еще с тех пор, как вернулся из армии, он курил очень много — в день уходило почти три пачки, и в последние годы его это начало беспокоить. Он даже начал пытаться сократить количество сигарет, но сегодня ему было на это наплевать. Чем дальше уходило за полдень время, тем больше на Романа вновь накатывала странное чувство предрешенности, охватившее его еще тогда, на реке, когда он увидел ту женщину. Дело было, разумеется, не в женщине — ха! баб он на лошади не видел, что ли?! — дело было в другом… непонятное и неприятное чувство, что как только он повернулся и взглянул туда, на обрыв, где-то что-то щелкнуло, запустив давно отлаженный и ждущий своего часа механизм, и он, Роман Савицкий, некое маленькое колесико в этом механизме.

И лицо — где он мог видеть это лицо?

Мимо него продефилировали две длинноногие девчушки в сапожках на высоченных каблуках толщиной с младенческий мизинец, и Роман, оторвавшись от неприятных размышлений и подняв очки на лоб, с интересом досмотрел, как они дошли до угла дома, завлекательно вихляя бедрами. Он ухмыльнулся и пошел дальше, по дороге от души пнув облезлую козу, которая, перегородив тротуар, общипывала листья с молоденькой березки. Оскорбленно мемекнув, коза затрусила прочь, щедро сея на асфальт черные орешки и дергая хвостом. Проигнорировав возмущенный вопль сидевшей неподалеку хозяйки козы, Роман перебежал через рельсы, предварительно подождав, пока проедет трамвай, прошел между обсаженными березами девятиэтажками и свернул во двор. На проездной дороге между футбольной площадкой и домом стояли три женщины средних лет — все, как на подбор, в брюках с заниженной талией и, несмотря на прохладу, расстегнутой верхней одежде — и разговаривали, оживленно жестикулируя. Роман притормозил перед ними, рассеянно взглянув на пухлый сливочный живот одной из женщин, и раздраженно спросил:

— И как прикажете вас обходить? Еще б разлеглись тут! Нельзя в сторону сдвинуться, что ли?

Две дамы испуганно качнулись к обочине, третья же, возмущенно вздернув подбородок и подавшись к Роману, взвизгнула:

— Да пошел ты, козел!..

— Люда, не связывайся, — потянула ее за руку подруга, — это из пятого подъезда — такое хамло, что ужас!.. рожу его видела?! — он и ударить может!..

— Не боись, тетки, — бодро сказал Савицкий, проходя мимо, — я не бью пожилых женщин.

Как он и ожидал, вслед ему возмущенно и нецензурно закричали уже в три горла, но Роман на это никак не отреагировал, считая, что сказал уже достаточно. Дойдя до своего подъезда, он опустился на скамейку и вытащил сигареты. Идти домой не хотелось. Роман закурил, праздно глядя в глубь двора, где прогуливались молодые мамаши с чадами, одетые по-весеннему легко, хотя настоящая весна еще только-только подбиралась к Аркудинску. Иногда Роману казалось, что местное женское население специально рано меняет зимнюю утепленность на весеннюю легкость, чтобы у весны не было другого выбора, как сжалиться и прийти, чтобы согреть нарядных, постукивающих зубами от холода аркудинок. Он отрешенно улыбнулся, щурясь сквозь дым, и внезапно обнаружил в голове одну мысль, которая его сильно озадачила.