Мария Барышева - Мясник

Но на следующий день никто не паковал вещи в притихшем домике. Утром Слава, собиравшийся съездить в город, отложил поездку, сославшись на неважное самочувствие — как он сказал, от усталости, а в обед вдруг свалился с ознобом и высокой температурой.

— Наверное… в дороге подцепил что-то… — бормотал он, натягивая одеяла до самых бровей и стуча зубами, в то время как Наташа бегала по дому, выискивая, чем бы еще его укрыть, и в отчаянье рылась во всех ящиках, проклиная себя за легкомыслие — ни она, ни Слава даже и не подумали о том, что в доме следует держать хоть какие-то лекарства. — Только не зови врача… врача не надо! Дай мне чего-нибудь… аспиринчика…

Как была — в халате и тапочках, Наташа помчалась в аптеку, а когда вернулась, Слава, лихорадочно блестя глазами, бормотал что-то бессвязное о художниках, темноте и жутких тварях, которые повсюду следуют за ним, пытаясь поймать его взгляд и заставить что-то делать. Перепуганная, она побежала в сельский медпункт за врачом.

Через час она сидела на кухне, внимательно слушая Нину Федоровну Лешко — высокую женщину в парике, на этот раз в голубоватом, — с которой она распрощалась вчера вечером. Сейчас на лице Нины Федоровны уже не было жалобно-просящего выражения — чувствуя свое преимущество, она говорила мягко, покровительственно, но серьезно. У Славы, объяснила она, легкая простуда, что само по себе, конечно, не опасно, но дело в том, что еще у него сильное нервное расстройство, горячка, вызванная переутомлением или каким-то сильным волнением. Это может пройти за несколько дней, а может и принять более тяжелую форму, которая повлечет за собой непредсказуемые последствия, но все же она, Нина Федоровна, уверена, что все обойдется. Что ему сейчас нужно — это покой и хороший уход, а также присмотр опытного врача. Но везти его в городскую больницу — не лучший вариант. При слове «больница» Наташа вздрогнула, вспомнив разбитое лицо Нади на сероватой подушке, застиранную простыню с черной печатью, и невольно мотнула головой.

— Что же вы посоветуете?

— Я живу через дом от медпункта, — сказала Нина Федоровна. — Работы сейчас почти нет, а если я вдруг понадоблюсь — за мной всегда могут сбегать. Высиживать время у нас сейчас никого не заставляют — все ведь на чистом энтузиазме держится. Ни медикаментов, ни зарплаты — сами знаете, как оно сейчас — крутись-вертись как умеешь, раз ты врач — сама в этом и виновата. Я собственно к чему это говорю — места у меня хватает, времени тоже. Договоритесь насчет машины, перевезем вашего друга ко мне, и я вам обещаю, что поставлю его на ноги в два счета. Уход ему будет обеспечен по высшему разряду. Не в моих привычках хвастаться, но вы можете спросить у кого угодно в поселке — претензий ко мне не было никогда. А государственная больница — сами понимаете, до частной далеко… а домик ваш, вы уж извините, на ладан дышит. У меня дом хороший, теплый… и вы, если захотите, можете пожить там, пока Вячеслав не выздоровеет… и ночевать, и днем.

Наташа вскинула на нее глаза. Она не разбиралась в медицинских тонкостях — дальше гриппа или порезанного пальца ее познания не распространялись, а в словах Нины Федоровны ей слышались логика и уверенность специалиста. Но как бы искренна она ни была, не составляло труда понять, что за предложением кроется отнюдь не только самаритянская доброта. Уже несколько дней Лешко приходила к ней просить за своего сына, но Наташа отказывала ей — отчасти из-за обещания Славе, отчасти из-за того, что случай был очень сложным, и она боялась браться за него, сомневаясь, что это в ее власти, — она могла бы не излечить, а окончательно все испортить. Лешко-младший два года назад работал на стройке в Ялте и получил серьезнейшую травму позвоночника от обрушившейся на него балки. В результате в двадцать три года он оказался прикованным к инвалидной коляске, навсегда лишившись способности ходить. Жена бросила его еще за два месяца до несчастья, и теперь Лешко жил в поселке вместе с матерью на ее крошечную зарплату и собственное жалкое пособие. Хотя более правильным было бы сказать, что жить его заставляла Нина Федоровна — сам Лешко жить уже не хотел, не видя в этом никакого смысла. Друзей, которые бы поддержали и отвлекли от мрачных мыслей, у него не было, доводы и просьбы матери не действовали. Умереть — вот единственно правильное, решил он в конце концов, и в доме начался кошмар. Вскоре Нина Федоровна уже боялась оставлять сына одного — едва она уходила, как Лешко тут же пытался осуществить свой замысел. Уже несколько раз его вытаскивали из петли, откачивали одурманенного лекарствами, зашивали разрезанные руки. Один раз он попытался перерезать себе горло, но неудачно, в другой раз устроил в своей комнате пожар, но и тут помешала соседка, увидевшая дым. А потом до Нины Федоровны дошли слухи о Наташе.