Алла Дымовская - Семь корон зверя

Уже под вечер море покрылось нехорошими барашками, и капитан «Святой Изабеллы» не на шутку встревожился, забеспокоился и Карло. А вскоре крепкий порыв ветра безжалостно рванул паруса. К ночи разыгрался самый настоящий шторм. Тогда и Янош осознал наконец ту истину, что с морем шутки плохи. Корабль бросало на волне как беспомощную скорлупку, вода переливалась через борт, и «Святая Изабелла» опасно кренилась набок. Янош с братом бросились на помощь команде, любая пара сильных рук была теперь ценнее золота. Привязав себя за пояса к мачтам, рыцари Ковачоци помогали управляться с парусами. На мостике и у штурвала от них было бы мало проку, и они взялись за простую матросскую работу, смертельно опасную и такую важную для общего спасения во время грозной бури. С небес хлестал колючий холодный ливень, ветер ревел, переходя временами в волчий вой, и рвал из рук снасти, сдиравшие с ладоней кожу. Боцман, отдавая команды, пытался перекричать рев бури, но моряки и без него знали, что от них требуется. Ураганный шторм длился, казалось, уже целую вечность, небо было беспросветно темным, и никто не знал, наступило ли уже утро или все еще продолжалась ночь. Люди выбивались из сил, только Янош и Михай не чувствовали усталости. «Святая Изабелла» трещала по швам и готова была рассыпаться на куски. Но буря вскоре все же, казалось, стала стихать. И уже будучи на излете, выбросила перед потрепанным суденышком гигантскую волну. Привязанный рядом с Яношем матрос крикнул ему, что это последняя. Янош на всякий случай обхватил мачту руками, став спиной к волне. И тут гора воды обрушилась на них. Почти захлебнувшийся в потоке Янош сквозь залепленные солью ресницы с ужасом наблюдал, как волна вырвала фок вместе с намертво привязанным к нему корабельным канатом Михаем и с треском, снося все на своем пути, протащила его по палубе и, выломав часть борта, вышвырнула в кипящее море. Так на его глазах сгинул его дорогой названый брат, преданное сердце, единственный, кто любил Яноша со всем пылом души, единственный, к кому и сам Янош не был равнодушен. И, продолжая обнимать просмоленную мокрую мачту, Янош, нарочно с размаху, ударился об нее изо всех сил лбом и, скрежеща зубами от отчаяния, в первый раз в жизни заплакал.

– И что же было дальше? Доплыла его «Изабелла» до Стамбула или нет? – спросила Ритка, когда Фома вдруг прервал свой рассказ.

– Доплыла, конечно, куда бы она делась! – ответил ей Фома и зевнул, прикрыв ладонью рот.

– Михая жалко. Наверное, неплохой был мужик... – Ритка затеребила Фому за рукав рубашки: – Эй! Не спи, замерзнешь! Давай дальше!

– Нет уж, на сегодня хватит. У меня уже башка не варит, так спать хочу. В другой раз доскажу. – Фома поднялся со стула и потянул за собой Ритку: – Пошли-ка баиньки, а то у тебя уже глаза как у совы.

– Ладно, пошли, – согласилась с ним Ритка, чувствуя, что ее и в самом деле тянет прилечь. Они вошли в дом.

В последующие дни Ритка в душе еще не раз пережила подробности жизнеописания хозяина, и сам он, его образ, застывший занозой в сердце еще со времени ночи ее первой охоты, не давал ей покоя, наполняя Ритку сладким и романтически возвышенным ароматом. Она начала намеренно искать встреч с хозяином, мысленно уже не пугаясь и не стесняясь его общества. Ей стало просто необходимо видеть его и говорить с ним, хотя бы изредка. Рита не могла, конечно, навязывать хозяину свое общество и долго, мучительно ждала, когда Ян сам найдет время и повод для встречи и беседы. С ее стороны это не была любовь в традиционном и естественном понимании этого слова. Ритины чувства скорее были сродни исступленному обожанию первыми христианками магической фигуры Христа, чей путь страдальца, пророка и учителя недостижим и желанен.

Хозяин распознал изменения в настроениях девушки, быть может, раньше, чем об этом догадалась она сама, и счел, что этот факт ему на руку. Осторожный и дальновидный Ян Владиславович отмерял ей внимание аптекарски рассчитанными дозами, чтобы не спугнуть и не переборщить с доступностью, но в то же время окончательно завладеть ее мыслями и переживаниями. А Рита не просто хотела мыслить и переживать, она чувствовала еще и безотлагательную потребность поделиться с кем-нибудь посторонним подспудно зреющими в ней новыми ощущениями, щекочущими, захватывающими и беспокойно радостными. Единственным, и она хорошо это осознавала, было то справедливое соображение, что для задушевных бесед в этот раз ни в коем случае не стоит выбирать Мишу. И Рита остановилась на двух милых рабочих лошадках, разговорчивых домохозяйках, на Таточке и Лере. В последние дни Риту никто не доставал занятиями или нравоучениями, ее, казалось, на время предоставили самой себе, отпустили попастись на волю или просто отдохнуть. Только хозяин ежедневно, словно следуя ритуалу, подзывал Риту к себе, ласково улыбался и задавал ей несколько непонятных вопросов, на которые она отвечала, что придет в голову, лишь бы подольше побыть рядом с Яном Владиславовичем.