Сьюзан Хаббард - Иная

Прохладным весенним вечером мама гуляет по Саванне. Её каблуки цокают по мощённой булыжником улице, словно конские копыта. Она проходит мимо клумб с цветущими азалиями, мимо дубов, окутанных испанским мхом, и входит в зеленый сквер с кафе на краю.

Папа сидит на скамейке за кованым чугунным столом, на котором разложены две шахматные доски, и как раз проводит рокировку на одной из них. Когда он поднимает глаза и видит маму, роняет пешку. Фигурка ударяется о столешницу и скатывается на тротуар.

Мама наклоняется, поднимает пешку и отдает её папе. Она переводит взгляд на двух других мужчин, сидящих за столиком. Их лица ничего не выражают. Все трое высокие и стройные, но у папы темно-зеленые глаза, которые почему-то ей кажутся знакомыми.

Папа протягивает руку, берет ее за подбородок, смотрит в светло-голубые глаза и говорит: «Я тебя знаю».

Другой рукой он обводит контуры ее лица, дважды касаясь пряди волос надо лбом. Волосы у нее длинные и густые, рыжевато-коричневые, с маленькими завитками, которые он пытается пригладить.

Мужчины за столом складывают руки на груди и ждут. Отец играл с ними одновременно.

Мама пристально смотрит на его лицо: темные волосы зачесаны назад, прямые черные брови над зелеными глазами, губы тонкие, но изогнутые, как лук Купидона. Она застенчиво улыбается. Он опускает руки и встает со скамейки. Они уходят вместе. Мужчины за столом вздыхают и очищают доски. Теперь им придется играть друг с другом.

— Я иду к профессору Мортону.

— Где его кабинет?

Мама машет рукой в сторону колледжа искусств. Папа кладет ей руку на плечо, легонько, позволяя ей указывать путь.

— Что это? У тебя в волосах жук? — вдруг говорит он, дернув за что-то, похожее на насекомое.

— Это стрекоза, а не жук. — Она вынимает из волос медную заколку в виде стрекозы и протягивает ему.

Отец качает головой, улыбается и говорит:

— Стой спокойно.

Он осторожно пропускает прядь ее волос сквозь заколку и аккуратно застегивает украшение над левым ухом.

Они сворачивают прочь от колледжа и, держась за руки, спускаются по крутой, мощенной булыжником улочке. Становится темно и зябко, однако они останавливаются посидеть на бетонной стене.

Мама говорит:

— Сегодня после обеда я сидела у окна, наблюдая, как постепенно темнеют деревья на фоне заходящего солнца, и думала: «Я старею. И дней, чтобы наблюдать, как темнеют деревья, у меня осталось всего ничего. Наперечет».

Он целует ее. Это короткий поцелуй, просто соприкосновение губ. Второй поцелуй длится дольше.

Она дрожит.

Отец наклоняется и покрывает ее лицо — лоб, щеки, нос, подбородок — крохотными, быстрыми взмахами ресниц.

— Поцелуи бабочки, чтобы ты не мерзла, — говорит он.

Мама отводит взгляд, изумляясь самой себе. За несколько минут она без колебаний и протеста позволила произойти столь многому. И не прекращает этого сейчас. Она гадает, сколько ей, по его мнению, лет. Она уверена, что старше его — он выглядит лет на двадцать пять, а ей недавно исполнилось тридцать. Мама думает, когда сказать ему, что она замужем за профессором Мортоном.

Они встают и идут дальше, вниз по бетонным ступеням, ведущим к реке. У подножия лестницы запертая кованая калитка.

— Ненавижу такие моменты, — говорит мама.

В ее туфлях через забор не полезешь. Папа перелезает через калитку и открывает ее.

— Она была не заперта, — говорит он.

При проходе сквозь калитку, ее охватывает ощущение неизбежности. Она движется навстречу чему-то совершенно новому, однако предопределенному. Мама чувствует, как без малейшего усилия стираются годы несчастья.