Сьюзан Хаббард - Иная

Они идут по дорожке вдоль реки. Впереди виднеются огни сувенирной лавки, и, когда они подходят туда, он говорит: «Подожди».

Она смотрит, как он заходит в магазинчик, где продаются товары из Ирландии, и вот его уже не видно за волнистым стеклом двери. Он выходит с мягкой шерстяной шалью в руках. Он накидывает шаль ей на плечи, и впервые за много лет она чувствует себя красивой.

«Мы поженимся?» — гадает она.

Но спрашивать нет нужды. Они идут дальше, уже парой.

Папа рассказывает мне эту историю дважды. У меня есть вопросы. Но я приберегаю их до того момента, когда он закончит второй рассказ.

— Откуда ты знаешь, что она думала? — мой первый вопрос.

Позже она рассказала мне свои мысли, — отвечает он.

— Что стало с профессором Мортоном? — задаю я следующий вопрос. — Пытался ли он удержать ее при себе?

Мне тринадцать, но отец говорит, что разговоры у меня для тридцатилетних. За исключением глаз, я пошла в отца. Глаза у меня голубые.

— Профессор Мортон пытался удержать твою мать, — говорит отец. — Угрозами. Силой. Он и раньше это проделывал, когда она заговаривала об уходе от него. Но теперь она была влюблена и не боялась. Она собрала вещи и съехала.

— Она переехала к тебе?

— Не сразу. Нет, она сняла жилье в центре, возле Колониального кладбища, в доме, где, по слухам, водились привидения.

Я пристально смотрю на него и не собираюсь отвлекаться на дом с привидениями.

— Кто выиграл шахматную партию?

Глаза его делаются шире.

— Это очень хороший вопрос, Ариэлла, — говорит он. — Хотел бы я знать ответ.

Обычно папа знает ответы на любые вопросы.

— Ты догадывался, что она старше тебя?

Он пожимает плечами.

— Я не думал об этом. Возраст никогда не имел для меня особого значения.

Он встает, подходит к окну гостиной, раздвигает тяжелые бархатные шторы.

— Тебе пора спать, — говорит он.

У меня еще сто вопросов, но я согласно киваю. Сегодня он рассказал о моей матери, которой я никогда не видела, больше, чем когда-либо прежде, и еще больше о себе самом.

За исключением одной вещи — правды, которую он не хочет говорить, правды, на выяснение которой я потрачу годы. Правды о том, кто мы на самом деле.

Я стояла снаружи в глубоких синих сумерках одна. Наверное, мне было четыре или пять, и я обычно не оставалась снаружи в одиночку. Ряды верхних окон представали золотыми прямоугольниками в обрамлении зеленых лоз, нижние — полуприкрытыми желтыми глазами. Я смотрела на дом и вдруг упала навзничь на мягкую траву. В то же мгновение из подвала вырвалось пламя. Я не помню, слышала ли взрыв, — секунда, и ночь наполнилась голубым и желтым светом, в небо взметнулся красный огонь. Кто-то подхватил меня и понес прочь от дома.

Это мое самое раннее воспоминание. Помню запах воздуха в ту ночь — смесь дыма с ароматом сирени — и грубую поверхность шерстяного пальто под щекой, и ощущение, будто я плыву, когда мы уходили. Но я не знаю, кто меня нес и куда.

Позже, когда я спрашивала про пожар, Деннис, папин лаборант, говорил, что мне все приснилось. А отец просто отворачивался, но я успевала разглядеть его лицо, отстраненный и настороженный взгляд, покорно опущенные уголки губ — выражение, которое мне предстояло так хорошо выучить.

Однажды, когда мне было скучно, что случалось нередко в мою бытность ребенком, отец посоветовал мне завести дневник. Он сказал, что даже про скучную жизнь интересно читать, если автор уделяет достаточное внимание деталям. Папа нашел у себя в столе толстую тетрадь в синей обложке и снял с полки «Уолдена» Торо. [1] «Уолден, или Жизнь в лесу» — роман американского писателя-утописта Генри Торо. (Прим. перев.) И вручил их мне.

Так я начала писать. Но даже все детали на свете не смогли бы сделать рассказ о первых двенадцати годах моей жизни достойным прочтения. Мне говорили, что детям однообразный распорядок идет на пользу, но как раз монотонности у меня было больше всего. Поэтому я постараюсь рассказать вам только о том, что необходимо для понимания последующих событий.

С самого рождения я жила со своим отцом, Рафаэлем Монтеро, в доме викторианского стиля в Саратога-Спрингс, штат Нью-Йорк.

Если хочешь укрыться от мира, поселись в небольшом городке, где все кажутся безымянными.

В отцовском доме было много комнат, но жили мы только в нескольких. Никто не пользовался башенкой на крыше (хотя много позже я провела там несколько часов, глядя в круглые окошки и представляя себе мир за пределами городка). От основания башни шел длинный коридор, в который выходили двери шести свободных спален. Широкая парадная лестница вела вниз, она разделялась надвое площадкой с нишей под витражным окном. На устилавшем площадку ковре были разбросаны марокканские подушки, на которых я часто валялась с книжкой или просто глазела вверх на светящиеся красные, синие и желтые стеклянные ромбы и треугольники. Витраж был куда интереснее, чем настоящее пепельно-серое небо, которое в Саратога-Спрингс только летом становится пронзительно-голубым.